Взаимосвязи отечественной и зарубежной литератур в школьном курсе

Нартов Ким Миронович

6. «…Макбет – злодей / Без ваших колдовских затей». (Урок по трагедии «Макбет».)

7. «Век расшатался и скверней всего, /Что я рожден восстановить его….» (Урок по трагедии «Гамлет».)

8. «Шекспир! И несть ему конца!» (О шекспировских реминисценциях в зарубежной и отечественной литературе. Шекспировские постановки на сценах республиканских театров в Татарии, Бурятии, Якутии и других регионах России.)

«И только песни нам останутся от шквала…» (Материалы по лирике Адама Мицкевича и российских поэтов)

Творчество польского поэта-романтика Адама Мицкевича (1798–1855) может быть представлено в школьной программе его гражданской лирикой, циклом «Крымских сонетов» и героической поэмой «Гражина» (о борьбе литовцев с рыцарями Тевтонского ордена). Соответствующая своей бурной эпохе, поэзия Мицкевича насквозь пронизана романтическим двоемирием (обращение к фольклорным традициям народов мира и ориенталистская направленность содержания его произведений). На страницах его сочинений предстают картины Польши, Литвы, России, Белоруссии, Украины, Франции, Германии,

Италии, Ирана. С произведениями своего времени творчество Мицкевича сближают романтическая устремленность, прославление гуманности и свободолюбия, призыв к дружественному союзу между народами.

Сосланный в 1824 г. в Россию за участие в тайных патриотических организациях польской студенческой молодежи, Мицкевич провел здесь около пяти трудных лет, пережив в том числе и поражение декабристов. Просвещенная русская интеллигенция внимательно внимала каждому слову опального поэта. Современник А. Мицкевича и А. Пушкина поэт П. Вяземский вспоминал: «Все в Мицкевиче возбуждало и привлекало сочувствие к нему. Он был очень умен, благовоспитан, одушевлен в разговорах, обхождения утонченно-вежливого. Держался он просто, то есть благородно и благоразумно… При оттенке меланхолического выражения в лице, он был веселого склада, остроумен, скор на меткие и удачные слова…» [239] . По свидетельству того же Вяземского, Мицкевич при этом «не строил из себя политической жертвы» [240] .

239

См.: Керцелли Л.Ф. Мир Пушкина в его рисунках: 1820-е годы. – М.: Моск. рабочий, 1983. – С. 101–102.

240

См.: Мицкевич. Пушкин. Два взгляда: Информатор выставки / Музей литературы им. Адама Мицкевича. – Варшава, 1998. – С. 27.

Находясь в России, Мицкевич много путешествовал. Поэтическим итогом его двухмесячной поездки из Одессы по Тавриде стала замечательная сонетная лирика. Среди его стихотворений этого периода особо выделяется цикл «Крымских сонетов» (1826). По мнению Б.Ф. Стахеева, «великолепные по своей стихотворной форме, пышности красок описания роскошной природы юга объединились в «Крымских сонетах» общим лирическим настроением, образом героя-пилигрима, который, не сгибаясь под ударами судьбы, перенося испытания разлуки и странствий, остро тоскуя по отчизне и близким, «ищет бури», созвучной настроениям души. В облике героя побеждает жажда активного вмешательства в жизнь, упоения борьбой, и она противостоит настроению пассивного созерцания, мысли о смирении ничтожества человека перед лицом величественной Природы» [241] . Иллюстрацией может служить стихотворение Мицкевича «Widok gor ze stepow Kozlowa» («Вид гор из степей Козлова»).

241

См.: История зарубежной литературы XIX века / Под ред. Н.А. Соловьевой. – М.: Высш. шк., 1991. – С. 315–316.

Приступая в классе к чтению сонета, учащимся следует сообщить, что Козловым (по-турецки Гёзлев) раньше называлась Евпатория, что Чатырдаг – это самая высокая вершина Крымского массива. А дивами в персидской мифологии называли фантастических существ – гениев, некогда царствовавших на земле, потом изгнанных ангелами на край света. Романтическая устремленность лирики Мицкевича, его следование байроническим традициям, увлечение культурой Востока, экзотические краски «Крымских сонетов», сама мятежная судьба польско-литовского изгнанника – все это, очевидно, глубоко импонировало М. Лермонтову, и нашло своеобразный отклик в его переводе стихотворения «Вид гор из степей Козлова».

Стихотворение Мицкевича представляет собой диалог Пилигрима (странствующего путешественника) с Мирзой (титул почетного царедворца в средневековом Иране). Лермонтов, несколько отступив от подлинника, перевел сонет Мицкевича 25-строчным стихотворением. Однако при этом, следуя традициям европейской сонетной лирики, он в первой части переложения (монолог Пилигрима) смоделировал текст из 14-ти строк, подчинив законам построения классического сонета (два четверостишия и два трехстишия) рифмовку произведения: aabb, cddc, efe, fee. Вторая часть лермонтовского перевода (монолог Мирзы плюс заключительное восклицание изумленного Пилигрима) – это тоже сонет, но укороченной формы, состоящий всего из 11-ти строк (два катрена и один терцет), о чем красноречиво свидетельствует система рифмовки: ghhg, iikk, lml. Пятиударный тонический стих Мицкевича Лермонтов превратил в классический четырехстопный ямб.

При всех этих изменениях Лермонтов насколько возможно сохранил общее содержание оригинального текста. Укоротив длину строки в стихе и в целом увеличив общее количество строк в стихотворении до 25-ти, Лермонтов прибегнул к усложненным синтаксическим конструкциям. Например, вместо емкой образной фразы о кознях недоброжелательных к людям Дивов («Czu Diwy z cwierci ladu dzwigneli te mury? Aby gwiazd karawan? nie puszczac ze wschodu?» – Иль Дивы из четверти суши воздвигли те каменные стены, чтобы звезд караван не пропустить с востока?) в русском переводе появляется более развернутое повествование: «Иль Дивы, словом роковым, / Стеной умели так высоко / Громады скал нагромоздить, / Чтоб путь на север заградить / Звездам, кочующим с востока?..» В другом месте Лермонтов также несколько

нивелирует символическую метафоричность польского оригинала. Так, метафорическая картина времени («gdy noc chylat rozciagnela bury» – когда ночь халат распростерла бурый) практически исчезает из перевода Лермонтова. Собственно, от развернутой метафоры в русском переводе остается только центральное слово ночь, превращаясь в ядро эпитета полночная к слову лампада. Упрощению подвергаются и символические образы в монологе Мирзы («Tam? – / Bylem; zima siedzi; tam dzioby potokow / I gardla rzek widzialem, pijace z jej gniazda» – Там? – / Был я; зима сидит; там клювы потоков / И горла рек видал, пьющих из ее гнезда). Раскрывая для русского читателя суть картин, представших Мирзе на вершине Чатырдага, Лермонтов, вопреки эмоционально-лирическому описанию оригинала, усиливает эпическую повествовательность текста: «…там со дня созданья / Бушует вечная метель; / Потоков видел колыбель…» Одновременно в лермонтовском переводе отчасти утрачивается семантико-фонологическое единство подлинника. В частности, gardio в польском языке имеет значение не только горло, но и узкий проход. А однокоренное слово gardlac означает шуметь, горланить. Отсюда следует, что в тексте Мицкевича речь идет о низвергающихся с грохотом по скалистым уступам водопадах и яростно клокочущих по каменистым руслам горных реках. Метафора Лермонтова потоков колыбель воспринимается несколько нейтрально. Собственно, колыбелью любой реки является маленький родничок. Мицкевич же прибегает к антитезе и сочетанию слов по принципу оксюморона, смело соединяя в единой фразе литоту и гиперболу, т. е. слова, обозначающие преуменьшение с одной стороны, и преувеличение с другой: клюв потока (т. е. исток будущего мощного водяного русла), горла рек (изначально узкие протоки стремительных горных рек). Следовательно, в оригинальном произведении Мицкевича присутствуют более экспрессивно-динамические картины горного пейзажа, нежели у Лермонтова.

В связи с имеющимися в художественных переводах М. Лермонтова и О. Румера разночтениями, обращение к подлиннику [242] и его подстрочнику (очевидно, близкому нашему) становится необходимым. Учитель, владеющий навыками чтения на польском языке (а один из современных славянских языков филологами изучается в вузе), может зачитать сонет в оригинале. Это позволит учащимся уловить на слух ритмомелодику поэтического текста.

242

См.: Поэзия Европы: В 3 т. – М., 1978. – Т. 1. – С. 496–498. (Приведены оригинальные и переводные варианты произведений.)

П и л и г р и м: Аа!!/ [243]

В тексте оригинала, а равно и в каждом из переводов, ярко вырисовывается героический образ Мирзы. Возвышенно-патетическое, вселенски-масштабное описание природы, воспринимаемой Пилигримом, призвано сильнее оттенить бесстрашие человеческого духа в облике царственного собеседника: «Я проложил свой смелый след, /Где для орлов дороги нет» (Лермонтов), «Я тучи миновал, в которых дремлют громы» (Румер), «Tchnaliem, z ust mych nieg lecial» (Мицкевич). Композиция стихотворения строится по принципу соотражения монологов собеседников. В 1-й и 3-й строфах оригинала речь идет о величии Природы, чуждой и недоступной человеку. Здесь говорится о вечных льдах, воздвигнутых Создателем на пути обычного человека. В 2-й и 4-й строфах величию мироздания противопоставляется человек дерзновенный. Интересна фоника стихотворения: заключительное восклицание изумленого Пилигрима («Аа!!») отдается, словно эхо в горах. Надо полагать, что беседа царедворца с Пилигримом происходит где-то в гористой местности. Это придает романтический ореол и самой личности странствующего путешественника. Прием сюжетно-композиционного соотнесения монологов в сочетании с заявленной автором диалогичностью данного стихотворения обнаруживает в самом построении текста принцип романтического двоемирия.

243

Здесь и далее наши подстрочные переводы с польского языка на русский выверены преподавателем Силезского университета Катажиной Жемла (Польша).

Рассуждая об особенностях характера романтического персонажа в стихотворении «Вид гор из степей Козлова», можно обратиться к описанию горы Чатырдаг в другом сонете Мицкевича. Развернутое описание Крымских гор позволит учащимся лучше представить героический характера Мирзы, дерзнувшего испытать свою волю восхождением на вершину неприступно-скалистого Чатырдага.

…О мачта Крымских гор! О минарет Аллы!До туч вознесся ты в лазурные пустыниИ там стоишь один, у врат надзвездных стран,Как грозный Гавриил у врат святого рая.Зеленый лес – твой плащ, а тучи – твой тюрбан,И молнии на нем узоры ткут, блистая…(«Чатырдаг», пер. И. Бунина)