Взаимозависимые. Поколение Сандрин
Шрифт:
Ко мне приходили психологи, вели беседы на отстраненные темы. А я боялась узнать, что случилось с мужем. Ведь последняя запомнившаяся дата – 3 мая 1799 года, а сейчас, на минуточку, двадцать первый век. Прошло чуть больше двухсот лет. Срок не человеческой жизни. А если это сон? И на самом деле я не Аннабель де Меркёр. Сейчас меня называли Анной. Имена созвучные и травмированный мозг нафантазировал невесть что. И моих родителей никогда не было? А была ли я вообще? Жила ли? Любила?
Всеволод рассказывал о моей маме, ежедневно читавшей
Рыдала в подушку, боясь поверить в жуткую реальность. А рассказывать кому-то о терзаниях… совсем смешно. Всеволод после отчетов психологов недовольно фыркал, но молчал. Врачебная этика.
Мобильный телефон приятной мелодией уведомил о звонке. Подхватив предмет, прочитала имя звонившего:
– Ма-му-ля…
Хм… По истечении месяца я сносно говорила и читала на двух языках: русском и украинском. Приятное дополнение к моей лингвистической копилке. Нажав на сенсор, приложила трубку к уху.
– Дочка! Отвлекаю? Мы с папой в магазине, тебе что-нибудь взять?
Приятный голос моей теперешней мамы заставил усмехнуться. Даже странно, что она мне не понравилась в впервые минуты, после пробуждения. Сейчас, слушая ее голос, не могла сдержать счастливой улыбки. Но что мне взять в магазине? Ничего не хотелось, но обижать родителей – такое себе занятие.
– Не знаю, – честно призналась, сопя, – а что я любила покупать? Тишина в трубке. Всего секунда, а мне стыдно за вопрос. Родители очень переживали, деликатно молчали, но их взгляды выражали слишком много боли.
– Обычно ты брала микс орехов и цукатов. Смешивала с йогуртом, ела ложкой, – дрожащим голосом рассказала мама.
Постаралась представить, каково на вкус мое импровизированное блюдо: несладкий йогурт, твердость орешков, податливая сладость цукатов. Сглотнув слюну, кивнула. Ожидала продолжения диалога, но, спохватившись, захихикала. Меня же не видят. Кому киваю?
– Я хочу все.
Через четверть часа обнимала родителей. Белокурую маму, копией которой являлась, и невысокого полноватого отца с забавными ямочками на щеках. Родители владели сетью бань по городу. Бизнес достался от отца моего отца. Я в который раз провела параллель между своими жизнями: наследственное дело, передающееся по мужской линии. Бани и горячие источники. Сходство прослеживалось. А это значит, скорее всего, моя та жизнь – вымысел.
– Налетай, – пробасил папа, разгружая пакеты, – мы решили не мелочиться и взяли все твои любимые продукты.
В маленький холодильник с трудом вошли покупки. В основном сладости. Значит, я сладкоежка? Вполне вероятно. Когда заваривала чай, всегда клала по две ложки сахара.
Вскрыв упаковку микса, насыпала все в тарелку, смешивая с греческим йогуртом. Осторожно попробовав, скривилась. Совсем не сладко. Взяла баночку с медом, обильно залила все. Так-то лучше. Жуя блюдо, ободряюще улыбалась родителям. Если продолжат так смотреть на меня, подавлюсь. И совсем
– Что Всеволод говорит? Когда выписывает? – поинтересовалась мама, меняя постельное белье.
Присев на табурет рядом с отцом, задумчиво жевала. Доктор уже рассуждал о моей выписке, но я не уверена, что готова встретиться с внешним миром так скоро. Тяжело выдохнув, положила голову на плечо отца. Тот на мгновение замер, боясь спугнуть, прождав минутку, неуклюже приобнял меня за плечи, поглаживая.
– Всеволод говорил о своем отпуске на следующей неделе, к этому времени планирует меня выписать. Может, дня через три.
– Замечательно! – воскликнул над моим ухом отец. – Скорее домой, в родных стенах быстрее начнешь вспоминать.
Что-то сомневаюсь…
– Папа прав, уже середина лета, у тебя будет время привыкнуть к обстановке, а в сентябре вернешься в школу. Правда, все твои друзья в выпускном классе. А тебе придется вернуться в восьмой. Но ты не переживай, мы решим этот вопрос… – рассуждала мама.
Похолодела. Почему я не желала возвращаться к их привычной жизни? Идти в школу? Общаться со старыми приятелями? Они все мне чужие! Не хочу!
– Мама, притормози. Анька, ну чего ты? Не раскисай! Если захочешь, дома годик посидишь, свыкнешься, а там видно будет, – успокоил отец. Крепче прижал меня к себе, а я спряталась в отцовских объятиях от всех ужасов будущего. – Ань, все будет хорошо. Я приложу все свои скудные силы, чтобы ты была счастлива.
Неприятная головная боль взбудоражила. В ушах зазвучали точно такие же слова, но голос звучал иначе. Мужской, с хрипотцой и минорными нотками. Голос из прошлого? Кто давал мне обещание? Ганс? Нет… кто?!
Сдавленно простонав, сжала виски, массируя пульсирующие точки.
– Аня! Что такое? Болит? Я за доктором! – испуганная мама убежала за Всеволодом.
Папа придерживал ослабевшую меня и причитал:
– Все из-за меня, прости меня, дочка… прости…
Что же произошло? Почему он винит себя в моей травме? Почему все молчат? Это безумие! Вопрос застрял на кончике языка, так как в палату вбежали двое.
– Так-с… Петр, перенесите Аню на кровать.
Командирские нотки в голосе Всеволода быстро осушили слезы. Отец переложил меня, а док вновь начал светить в глаза фонариком. Он очень любил так делать. Медсестры взяли кровь на очередные анализы, параллельно выписывали направление на МРТ.
– Ну-с, рассказывай, – серьезным голосом сказал Всеволод.
И что рассказывать? Они же чувствуют ложь. А если правду сказать? Теоретически тринадцатилетней девочке могли давать обещание? Молодого человека у меня не было в этой жизни.
– Я вспомнила, что сладкоежка. Люблю орехи в йогурте, – солгала, стараясь казаться убедительной.
Всеволод недовольно сощурился. Присев на краешек кровати, сложил руки на груди.
– Девочка, лгунья из тебя никакая. Почему не хочешь сказать правду?