Взаперти
Шрифт:
На расстоянии вытянутой руки свисала пожарная лестница – она так ужасно скрипела, что ему пришлось замирать каждый раз, когда скрип под тяжестью его тела становился невыносимо громким. Быть может, никто и не слышал этого ржавого стона, вот только нервы у Михаэля были уже на пределе: он сам не терпел никаких резких звуков, он сам ненавидел заклятую тишину. Его ботинки скользили по лестнице, а эта ржавая пожарная рухлядь ещё ударялась о стену, когда он забирался по ней.
Отряхнувшись от паутины, Михаэль встал в полный рост. Крыша была не покатая, а плоская, словно пол. Полянский давно зарёкся работать по ночам. Многим
Вернусь в город – натравлю на них пожарную службу, думал он, пытаясь развернуться в небольшом чердачном проёме.
Полянский держался крепко, спускался неторопливо, прощупывая, меря ботинком каждый следующий шаг. Когда под ногой уже ничего не осталось, он понял, что лестница кончилась, а до пола ещё далеко. Полянский не знал, куда приземлиться. Он мог переломать себе ноги или расквасить лицо… Или вернуться назад? Но это уже невозможно. Михаэль не отступал никогда. Закрыв глаза и немного себя раскачав, он разжал вспотевшие пальцы и рухнул в гремящую темень. В темноте оказалось ведро и что-то ещё очень шумное, что никак не переставало греметь. Полянский вдруг поднял такой страшный грохот, что сам себе зашипел, себе и тем швабрам, что веером рухнули на пол.
Он сидел в темноте неподвижно, прислушиваясь к звукам снаружи. Если за ним идут, нужно быть наготове, если ещё нет, нужно ощупать пол, чтобы не нагородить ещё большего шума.
Тишина.
Он подождал ещё пару минут – ни звука. Никто не пришёл на шум. Зато он отчётливо слышал, как где-то гремел телевизор. Полянский стал ощупывать всё, что было вокруг, боясь задеть что-нибудь ненароком. Михаэль нащупал швабры и вёдра, что-то похожее на совок, несколько средств для мытья, тряпки, волосы… Волосы?
Чьё-то лицо.
Чьи-то глаза смотрели на него с пола. Тело женское или, – он провел рукой по лицу, – это труп! Полянский отпрянул назад и загремел снова. Он искал выключатель и не мог никак найти. Справа, на полу – узкая полоска света. Дверь, – понял он и открыл.
Кладовое помещение вмиг осветилось. Полянский посмотрел на пол – никого, ни тела, ни раскинутых женских волос. Никто на него не смотрел. Только одни лишь швабры и вёдра – вся хозяйственная утварь.
Прикрыв кладовую дверь, Михаэль вышел в пустой коридор.
Однотипные двери, огромные замочные скважины – такие замки ставили вечность назад и здесь, похоже, ничего не меняли. Это был третий этаж. Свет горел уже в четырёх из шести номеров.
Полянский подходил к каждой двери и заглядывал в каждую замочную скважину – ничего, что могло бы насторожить. Он очень хорошо её запомнил, эту девушку с чёрными волосами, он бы сразу её узнал, как только увидел, – смотрел Полянский в очередной замочный просвет, – если бы это была та девчонка, а не чёртова проститутка верхом на каком-то бугае. Михаэль прошёлся по каждой из освещённых дверей. Ни девчонки, ни
Как назло, парня, забравшего её, он не очень-то и запомнил, видел лишь, что тот был худощав. Там, за дверью, встали с кровати, шаги грузные, дыханье тяжёлое. Полянский отошёл, дверь открылась, лысый мужик, в два метра ростом, уставился на него.
– Дверью ошибся, извините, – сказал Полянский.
Здоровяк оглядел его, хмыкнул носом и вернулся к себе.
Следующая дверь была не закрыта. Из темноты доносились звуки телевизионного шоу, Полянский чуть толкнул её, она отворилась – на кровати храпел какой-то старик, а рядом хрипел телевизор.
Полянский закрыл дверь за собой, обернулся и упёрся в волосатую грудь здорового бородача. Эти водители траков все на одно лицо.
– Тебе чего тут надо, малахольный? – спросил его незнакомый мужчина. От него пахло освежителем воздуха и дешёвым одеколоном.
– Я ищу, – замялся Полянский, – свою жену, – наконец сказал он.
– Нечего жениться на шлюхах! – заржал тот, и его смех разлетелся по всему этажу.
Полянский спустился на второй.
Здесь свет горел в трёх номерах из пяти. В двух ярко, в третьем – чуть приглушённо, мерцая, будто от ночника. Полянский медленно подходил к той двери.
Там, сидя на краю кровати, парень лет тридцати смотрел телевизор. Пока Михаэль пытался вспомнить, похож он был на того или нет, из ванной вышла дрожащая девушка с повязанным на груди полотенцем. Это была она!
– Здесь нет горячей воды, – донёсся её слабый голос.
– Как же вы мылись?
– Это не важно.
– Я могу спать на полу…
Она отошла, скрипнула дверцей шкафа и через пару секунд кинула на кровать второе одеяло. Потом скинула с себя полотенце и потянулась к вещам. Это был тот же свитер – чёрный, растянутый почти до колен. Так она в нём и легла.
Михаэль отошёл от двери и огляделся по сторонам. Никого нет в коридоре. Лишь с первого этажа всё так же гремел телевизор.
Он посмотрел на часы. Полтретьего ночи. В коридоре мертвецки тихо. Нужно было ещё подождать. Он войдёт, когда они оба заснут.
22
Фокусник
Дорога в Отаго была протяжённостью порядка двухсот километров, она пересекала широкие каналы, переходила в опорные мосты, соединяла несколько разъездов, въезжала в туннели, чтобы опять разветвиться на несколько таких же дорог.
Наш городок был островным, и поезда от него не отходили, чтобы добраться в Нью-Дем, нужно доехать до Отаго, а уж от него – куда душа позовёт.
Всю дорогу я смотрел, нет ли хвоста. Я не любил автобаны, на них нельзя было уйти от погони, нельзя остановиться и развернуться, даже сбросить чёртову скорость было смерти подобно – кто-то несущийся сзади обязательно догонит тебя. Аварии мне были ни к чему. Я взглянул на спящую незнакомку, я ведь даже не спросил, как её зовут, да в принципе разве оно важно, если наши пути разойдутся. Я был кем-то вроде таксиста, нам нужно было просто бежать. Кем она была? Может, воровкой? Или мошенницей? Нет, это вряд ли. У них совсем другой взгляд. Может, она бежала от мужа или от сутенёра, например. Да, на этом я и остановился – от сутенёра, вполне могла. Теперь понятно, почему её преследовал тот парень, таких так просто не отпускают.