Взбаламученное море
Шрифт:
6
Простота провинциальных нравов
Настоящий прокурор был болен. Бакланову, с самых первых шагов, пришлось исправлять его должность: в это время, разумеется, ссылались люди на каторгу, присуждались тысячные имения от одного лица к другому, и все это наш молодой юрист должен был проверять и контролировать, — но — увы! — кроме совершенного незнания всех этих обязанностей, у него в воображении беспрестанно мелькали хорошенькое личико Софи, ее ручка, ножка… В одно из присутствий, когда он сидел и держал глаза более
— Мозер, ваше высокоблагородие, вас спрашивает, — сказал он.
— Что? — переспросил его Бакланов.
— Мозер, ваше высокородие! — повторил солдат.
— Я ничего не понимаю, — сказал Бакланов, обращаясь уж к прокурорскому письмоводителю, сидевшему тут же за столом.
— Это, верно, управляющий здешним откупом, — объяснил тот.
— Спрашивает вас, ваше высокородие, — повторил еще раз солдат.
— Так пускай войдет сюда!.. Что ж мне итти к нему? — сказал Бакланов.
— Позови сюда, какой ты глупый! — сказал солдату и письмоводитель.
Сторож повернулся и пошел как-то нерешительно: он, кажется, сильно удивлялся, что как это так мало оказывают внимания господину, у которого столько водки.
Тотчас же после его ухода вошел знакомый нам Иосиф Яковлевич.
Сначала он с нежностью пожал руку у письмоводителя, а потом подошел к Бакланову.
— Так как, васе высокородие, Эммануил Захарыц не так, знацит, здоровы теперь: «Поди, говорит, и праси гаспадина здряпцаго кусать ко мне».
— Кто такой? Что такое? — спрашивал Бакланов, привставая и в самом деле решительно ничего не понимая.
— Откупсцик, васе высокородие, просит вас, — объяснил точнее Мозер.
Бакланов немножко вспыхнул и рассердился.
— Извините меня, я езжу на обеды только к знакомым мне лицам, отвечал он.
— Эммануилу Захарыцу оцень совестно, — начал опять Иосиф, несколько, по обыкновению, модничая: — они теперь не выеззают… «Праси, говорит, господина здряпцего. У меня, говорит, будут г. вице-губернатор, г. председатель… г. губернатор». Сделайте бозескую милость, васе высокородие, откусать у нас, — заключил Мозер.
— Ей-Богу, не знаю… если буду иметь время, — отвечал Бакланов.
— Сделайте милость! — повторил еще раз Мозер и, модно раскланявшись, вышел.
Ему собственно ничего не было приказано от Эммануила Захарыча, который был, как мы знаем, здоровешенек, но сметливый агент, придя случайно в прокурорскую и услышав о приезде нового стряпчего, счел не лишним завербовать его на первых же шагах в свой круг, так как, по многим опытам, было дознано, что от денег некоторые помоложе чиновники еще спасались, но от тонких обедов — никто!
— Что за господин? — спросил Бакланов опять письмоводителя.
— К ним точно что все ездят, — отвечал тот.
— Все?
— Все-с! Обеды уж очень отличные… Сто рублев в месяц одному повару-французу-с платят.
— Съездить разве? — проговорил, недоумевая, Бакланов.
— Поезжайте-с! — одобрил его письмоводитель.
7
Неблагодарные
Бакланов приехал на обед прямо из присутствия. Тот же швейцар с булавой и только в совершенно новом ливрейном фраке, и даже в шелковых чулках и с более обыкновенного важною физиономией, распахнул перед ним дверь.
— Вы к Эммануилу Захарычу или к Иосифу Яковличу? — спросил он его.
Бакланов решительно не знал, что ему отвечать.
— Я к откупщику, — отвечал он.
— Да вы обедать, что ли, приехали? — продолжал его допрашивать швейцар.
Бакланов совершенно сконфузился.
— Да, — отвечал он.
— Ступайте наверх-с. Там барчики есть, — сказал швейцар, указав головой на великолепнейшую лестницу, уставленную мраморными статуями и цветами. — Ваша фамилия-с? — добавил он, как бы вспомнив, что ему собсивенно надо было делать.
— Бакланов.
— Бакланов! — крикнул швейцар, ударив в звонок.
— Бакланов! Бакланов! — раздалось два-три голоса.
Подобного соединения барства и хамства Бакланов никогда еще в жизнь свою не видывал. Он пошел.
Он роскошь попирал ногами, опирался рукой на роскошь, роскошь падала на него со стен, с потолков, и наконец торчала в виде по крайней мере целого десятка лакеев, стоявших в первой же приемной комнате.
— Пожалуйте-с! — проговорили они почти все в один голос, показывая ему руками на видневшуюся вдали залу и на раскинутый по ней длинный обеденный стол.
Бакланов вошел, и первое, что кинулось ему в глаза, был как-то странно расписанный потолок. По некотором рассмотрении оказалось, что эта ода Державина была изображена в лицах: «Богатая Сибирь, наклоншись над столами, рассыпала по ним и злато и серебро; венчанна класами хлеб Волга подавала; с плодами сладкими принес кошницу Тавр». Видимо, что хозяин в этом случе хотел выразить, что он патриот и свой обеденный крам не нашел ничем лучшим украсить, как рисунками из великого поэта. Впрочем, Эммануил Захарович и вообще старался показать, что он русский; за исключением несколько иноземного начала в имени, он и фамилию имел совершенно народную: Галкин. Некоторые смеялись, что будто бы это прозвище он получил в молодости оттого, что в Вильне, для забавы гусарских офицеров, в их присутствии, за 50 рублей сер. съел, не поморщась, мертвую и сырую галку, — и эта скудная лепта послужила потом основанием его теперешнего миллионного богатства.
На другой стороне стола Бакланов увидел двух молодых людей в гимназических сюртуках: один очень стройненький и прямой, а другой ужасно хромой, так что, когда шел, так весь опускался на одну из ног. Тип Израиля ярко просвечивал в обоих мальчиках. Увидев входящего гостя, они сейчас же подошли к нему.
— Папенька сейчас будет, — сказал развязно и даже несколько небрежно старший из них и прямой на ногах.
— Я не знал здешних обычаев и приехал, кажется, рано, — сказал Бакланов.
— Ничего-с! — ободрил его старший Галкин. — Вы из училища правоведения, вероятно? — прибавил он.