Взгляд из разбитого зеркала
Шрифт:
Неужто мы низринем навсегда,
Едою сытной усыпляя разум?
VIII
Едою сытной усыпляя разум,
Щаулит 19 черт, неся в народ проказы.
Едемский ветер дышит негой пьяной
И собирает души поседевших листьев.
Напев дождем молитвы старым ранам,
Открыл им небеса познанья истин.
Горящих ночников живые строки
Даруют возрождение
А сердце помогает вновь в истоках
19
Щаулить – бездельничать, трунить, зубоскалить.
Воззреть себя сквозь серые одежды.
Иконный лик своим теплом домашним
Дома убогих хоронит от бедствий.
Елдыги, помня только день вчерашний,
Невежеством въедаются в наследства.
IX
Невежеством въедаются в наследства
Ехидны с похотливой хитрой рожей —
Безликий взгляд гламурного эстетства
Ербезит в глянце на их мертвой коже.
Сопливых деточек манят афиши
Капризных, звездонутых, падших в тление.
Угол 20 филистерства 21 во светской нише
Своею ложью губят поколение.
Одев в железо рваный пурпур неба,
Чеканят звезды памяти столетий…
Едва ль меня напоят песней хлеба,
Коль забывают правду наши дети.
И сдохнут в лизоблядстве от проказы
Ялыманы 22 и прочая зараза.
X
Ялыманы и прочая зараза
20
Угола – ж. пск., телесный изъян, калечество, увечье, или болячка, язва, рана.
21
Филистерство – обывательская косность, мещанство, ханжество, поведение филистера.
22
Ялыман – наглый мошенник, ярыжка.
Своих теней не видят в зеркалах —
Невежество прикрыв красивой фразой,
Они творят паскудные дела.
Познав желания чужих желудков,
Отрыгивая кислыми харчами,
Нализывают задницы ублюдкам
Ярыжники рекламными блядями.
Лицо отца забыло поколение,
Червонцами сдавив живое пение.
Тепло, познавшее сию реальность,
Оплавлено в свинец воспоминаний.
Уставший мир наш превратив в банальность,
Жиреют суки на людском страдании.
XI
Жиреют
И в слитках лжи купаются пороки.
Воняет золотом существования
Остывший разум в жизненном потоке.
Мое же золото течет в слова,
Укутав пеньем теплых роз века.
Но в жилах вечности кривых зеркал
Еще бурлит дурная кровь столетий —
Бездушным отражением в них стал
Убийца совести, растущий в детях.
Я чувствую свет старых куполов,
Рассыпанный колосьями по небу,
А жирный червь продал любовь богов,
Даря за гроши людям ломоть хлеба.
XII
Даря за гроши людям ломоть хлеба,
Ахохи спят во лжи, не видя неба.
Изрезанной границами державе
Давно уж я хочу распутать сети —
Лишеньями дыша в бездушной лаве,
Я песней истин воспарю в столетиях.
Небесные страницы поколений
Едва прочесть во сне сумеют люди.
Грехи веков в истории забвений
Однажды моей песней мир разбудят.
Живет давно в моем сознании вестник,
И он есть для меня путь к древним знаниям.
Вновь демоны в кострах сжигают песни —
Убоги и смешны все их старания.
XIII
Убоги и смешны все… Их старания —
Желанье лишь в себе увидеть бога,
Едва столкнувшись с зеркалом познания.
Я ж вижу в них лишь строчки некролога.
Давясь отравой собственных желаний,
Едва ли люди смогут жить в смирении.
Сейчас, вновь избегая наказаний,
Ярыги душам продают забвение.
Толпится мысль, ослепшая в пороках, —
Кипит в чернилах, рвется в бесконечность.
И проку в этом… только то, что в строках
Лежит стихами и пылится вечно?
Едва ль так мы найдем в сознании – где бы
Теперь взойти по лестнице на небо.
XIV
Теперь взойти по лестнице на небо,
Ахоха златом гроб свой наполняет —
Щаульный мир весь он забрать готов был,
А сей сундук застрял в воротах рая.
Дорогу, кой идти нам суждено,
Усыпали осколками надежд.
Шагнули строем в ад уже давно,
Увеча небо алчностью невежд.
Не спрятать кровь в века дорожной пыли
Ахохами, что разум наш губили!
Свинец измен отяжелевшей прозы
В истории грехов питает ложью годы.
Ербезит под толпою в разных позах
Тревожный век озлобленной свободы.
Магистрал
Тревожный век озлобленной свободы
Ахохой лезет на мирские всходы,
Конец ознакомительного фрагмента.