Взлет и падение "красного Бонапарта". Трагическая судьба маршала Тухачевского

Прудникова Елена Анатольевна

После октября 1917 года офицерство раскололось. Другой высокопоставленный сотрудник Полевого штаба РВСР (так в сентябре 1918 года был назван штаб ВВС), К. И. Бесядовский, говорил: «Надо сказать, что поступление в Высший Военный Совет на службу к «большевикам» было сделано не без трудных внутренних переживаний: большинство офицеров… отворачивались от нас — добровольцев. Я же считаю, что в сложившейся обстановке, когда немцы хозяйничали в наших пределах, нельзя оставаться посторонним зрителем, и потому стал на работу».

К середине июня 1918 года в Красной Армии насчитывалось уже 9 тысяч офицеров-добровольцев.

Раскол шел почти посередине. Из 250 тысяч офицеров царской армии около трети попало к большевикам, около 40 % — к белым, остальные не примкнули ни к одной стороне — уходили за границу или, сняв форму, оставались в красной России, устраивались

в ней, как могли.

Тут надо понимать еще одну вещь: противостояние красной и белой армий отнюдь не было противостоянием большевиков и монархистов. Как раз наоборот: исходя из вышеприведенных соображений, именно монархистам-государственникам было по дороге с большевиками, которые, кем бы они ни были, являлись все же властью центральной и стремились сохранить страну. И недаром в 1930 году, когда органы ГПУ распутывали дело «Весна» и в этой связи шерстили старых офицеров, те сплошь и рядом заявляли о себе именно как о монархистах по убеждению.

А вот в белой армии имелось всякой твари по паре. Например, деникинская пропаганда являлась в основном демократической, и получалось, что белые выступали как раз от имени этой самой «новой России», которую офицеры ненавидели с той же страстью, что и «красных хамов». И все они жили и воевали на иностранные деньги, которые, в случае победы, надо было отдавать — а после того, как русская армия три года воевала неизвестно за чьи интересы, иностранцев в ней тоже не очень-то жаловали…

Оставшиеся на «красной» стороне все это прекрасно видели и понимали. Об этом говорит тот же Лукирский: «… Победа белогвардейцев несла с собою вторжение иноземцев, деление России на части и угрожала закабалением нашей страны иностранцами. На стороне белогвардейцев не видели и базы, обеспечивавшей им симпатии народных масс».

О том, каким образом белая армия собиралась отдавать долги своим заграничным кураторам, говорит тайный договор между бароном Врангелем и его французскими союзниками, опубликованный в английской газете «Дейли Геральд» 30 августа 1920 года. В случае победы Врангель признавал все старые и новые долги России и ее городов и должен был уплатить их, исходя из 6,5 % годовых, что по тем временам являлось совершенно грабительским процентом. Погашение долга вместе с процентами гарантировалось:

«а) Передачей Франции права эксплуатации всех железных дорог Европейской России на известный срок; б) передачей Франции права взимания таможенных и портовых пошлин во всех портах Черного и Азовского морей; в) предоставлением в распоряжение Франции излишка хлеба на Украине и в Кубанской области в течение известного количества лет, причем за исходную точку берется довоенный экспорт; [9] г) предоставлением в распоряжение Франции трех четвертей добычи нефти и бензина на известный срок, причем в основание кладется добыча военного времени; д) передачей четвертой части добычи угля в Донецком районе в течение известного количества лет». Кроме того, для контроля «при русских министерствах финансов учреждаются официальные французские финансовые и коммерческие канцелярии, права которых должны быть установлены специальным договором». [10] .

9

Советский экспорт зерна велся с учетом урожая. Эти бы выгребали все, вне зависимости от возможного голода.

10

Цит. по: Пыхалов И. Великая оболганная война. М., 2005. С. 15–16.

А еще говорят, что большевики страну распродавали. Куда им до этих…

… Если говорить совсем уж просто и грубо, то за белыми стояла верхушка российского общества, которая пыталась на иностранные деньги вернуть себе имения, заводы и всю свою прежнюю красивую жизнь. Любой ценой, даже если за это придется отдать половину России. А верхушка российского общества в начале XX века была невыразимо отвратительна. Некоторое количество идеалистов, одержимых «белой идеей», ничего тут не меняли. И стоит ли удивляться, что к концу Гражданской войны среди офицеров Красной Армии насчитывалось около четырнадцати тысяч белогвардейцев-перебежчиков?

В целом настроения тех офицеров, которые служили большевикам из принципа (были и другие), выразил Деникин в своих «Очерках русской

смуты». Высказывание, которое он приводит, приписывается Тухачевскому: «Социалистов, кричащих об Учредительном собрании, мы ненавидим не меньше, чем их ненавидят большевики. Мы не можем бить их самостоятельно, мы будем их уничтожать, помогая большевикам. А там, если судьбе будет угодно, мы и с большевиками рассчитаемся».

… Все, конечно, решалось индивидуально, иной раз настолько на примитивно-бытовом уровне… Кому-то нахамили при проверке документов, обозвали в лавке, глаза устали от постоянного лицезрения «торжествующего хама», и он подался к белым. Другой, поставленный в те же условия, пожал плечами — ну что поделаешь! — и вернулся к работе. А третий был полон лютой ненависти к мужикам, разорившим родовое имение. А четвертый стремился сделать карьеру и считал, что у красных это проще. Одни из мобилизованных служили из простой лояльности, другие — опасаясь за семьи. Кто-то стоял за Россию как патриот, а кто-то — за армию как профессиональный военный. Эти последние настроения лучше всех выразил знаменитый генерал Брусилов: «Я, как с малых лет военный, за эти годы страдал развалом армии, надеялся опять восстановить ее на началах строгой дисциплины, пользуясь красноармейскими формированиями. Я не допускал мысли, что большевизм долго продержится. В этом я ошибся, но я ли один?… Убежден, что многие, помогавшие Троцкому воссоздать русскую армию, хотя бы она и называлась «Красной», думали так же, как я».

Разные бывали офицеры, совершенно разные, и судьбы у них были разными. Чего стоит один подполковник Муравьев! Крестьянин по происхождению, боевой офицер, левый эсер по партийной принадлежности, он 4 февраля 1918 года, перед штурмом Киева, отдал приказ: «Войскам обеих армий приказываю беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и врагов революции». Но это было только начало. Назначенный командующим Восточным фронтом (!), Муравьев, находясь в Симбирске, 10 июля 1918 года заявил, что прекращает борьбу с чехословаками, разрывает Брестский мир и объявляет войну Германии. По счастью, тогдашние власти комплексами приличия не страдали и, вызвав на переговоры, Муравьева попросту шлепнули. Бывали и такие офицеры…

А с другой стороны, возьмем того же царского полковника Шапошникова. Раз присягнув советской власти, он всю жизнь оставался непоколебимо лояльным, и, несмотря на происхождение и послужной список, никакие репрессии его не коснулись. Шапошников дослужился до очень больших высот, три раза был начальником Генерального штаба. В последний раз он сменил на этом посту Жукова в 1941 году, после июньского разгрома советской армии, и оставался на нем практически до смерти. Тоже офицер, и даже почти в том же чине…

… Нельзя сказать, что им было легко служить. Но, с другой стороны, нелегко было и с ними. Фурманов, чапаевский комиссар, писал: «Спецы — полезный народ, но в то же время народ опасный и препотешный. Это какое-то особое племя — совершенно особое, ни на кого не похожее. Это могикане. Больше таких Россия не наживет: их растила нагайка, безделье и паркет». Конфликт «господ» и «хамов» стоял в Красной Армии остро — а куда денешься?

Впрочем, вопросы межличностных отношений худо-бедно, но как-то решались. Хуже оказалось то, что «военспецам» элементарно нельзя было доверять. Они сплошь и рядом переходили из армии в армию, и порой не по одному разу. Если убежит к белым командир взвода или эскадрона — это, конечно, неприятно, но пережить можно. Если командующий или начальник штаба дивизии или армии — это уже беда немаленькая. Если же не перейдет открыто, а начнет работать на белых — такие случаи тоже бывали — то это настоящая катастрофа.

Власти обеспечивали их верность, как могли. Для надзора за старыми спецами был введен институт комиссаров. А вы думали, что комиссары должны были следить за «политической благонадежностью» командиров? Ага, делать им было больше нечего! Политграмотой он занимался с рядовым составом, а что касалось командного, то комиссар должен был следить, чтобы вверенные его попечению командиры не установили связей с белыми, не участвовали в разного рода заговорах, не дезертировали и не перебежали к противнику. А кто виноват, если без надзирателей было не обойтись? Есть такая наука арифметика: так вот — из восемнадцати начальников объединений РККА (весьма крупная должность) в 1918 году восемь бежали к белым или были расстреляны, трое в 1919 году, с началом собственно Гражданской войны, оставили службу в войсках, и лишь семь человек в конечном итоге остались в Красной Армии.