Взлёт и падение. Книга первая. На высоте.
Шрифт:
– Ладно, хватит препираться, – одёрнул их Доронин. – Всё равно не подерётесь. – Он указал на ресторан. – А не посетить ли нам сие заведение? Отпускные-то в кармане.
– Дома пообедаем, – возразил Васин. – Водки в нём всё равно нет. Там безалкогольные свадьбы играют. Сам видел.
– Обижаешь, командир, – улыбнулся Эдуард. – Вот, скажем, зашёл бы сюда наш друг Заболотный – для него бы не было. А мы люди холостые и весёлые – для нас найдётся. Я тут, когда в опале был, частенько тоску-печаль заливал.
–
– Без блата в наше время – ни шагу, – подтвердил механик. – Гадом буду!
В пустом ресторане знакомая официантка несказанно удивилась, принимая заказ:
– Вам на четверых по сто грамм?
– Это много? – спросил Васин.
– Гм, – промычала девушка, – чудные вы какие-то! Да когда сюда ваши ребята заходят, так бутылку на брата заказывают.
– Так ведь не положено? – удивился Ипатьев и ткнул пальцем в висящее на стене объявление, где пояснялось, что на человека можно заказывать не более 100 грамм.
– Это ещё со старых времён, – улыбнулась девушка. – Сейчас-то совсем не положено.
– Так, так, так, – рассыпался мелким смешком Пашка, – мы всё поняли. Нам не надо девятьсот, – подмигнул ей, – два по двести и пятьсот. Так пойдёт?
– Принесу две, – снова улыбнулась официантка. – Но уж, простите, клюквой подкрашу.
– Во! – удивился Пашка, глядя ей вслед. – Не у нас одних, видимо, комиссии.
В ожидании заказа Ипатьев достал пачку отпускных денег и стал раскладывать их на две неравные части. БОльшую положил во внутренний карман пиджака, меньшую – в карман брюк. На недоуменный взгляд Васина пояснил:
– Это чтобы капитуляции не получилось.
– Чего-о?
– Капитуляция – это вручение жене всей зарплаты. Попробуй потом выпросить на бутылку пива.
– Это точно, – согласился Доронин. – Не так уж и трудно её отдавать, всю, труднее убедить, что она вся.
– Всё-таки хорошо, что нам её некому отдавать, – потёр ладони Пашка и предупредил штурмана: – Смотри, карманы не перепутай, когда будешь жене деньги вручать.
– А заначку лучше под погон прячь, – посоветовал Васин, – там уж точно не найдёт.
Официантка принесла заказ. Водка была налита в чайные стаканы и замаскирована под чай.
– Мальчики, – предупредила она, – эту выпьете – ещё принесу.
– Ну и страна у нас! – посетовал Устюжанин. – Легально выпить и то нельзя. Угораздило же в ней родиться. За перестройку, друзья!
– За романтику перестройки!
Содержимое стаканов быстро перелилось в глотки. Только Васин отпил несколько глотков и пояснил:
– Мне с вами не тягаться в этом деле. Возраст учитывайте.
Доронин, закусывая, продекламировал:
Кто небо видел наяву –
Не на конфетном фантике,
Кого и день, и ночь дерут -
Тому не до романтики.
Снова подошла девушка и поставила на стол трёхлитровый
– Как будто это морс, – сказала она.
– Кто ж поверит? – ухмыльнулся Пашка и взялся за кувшин. – Коротка, господи, данная нам тобой жизнь, – вздохнул, разливая водку по стаканам, – ещё короче – радости в ней. Ну, будем здравы! И чтобы про работу и всяких там Заболотных – ни слова. Мы в отпуске. Да сгинут в геену огненную все враги наши! Аминь! Девушка, ещё… по 150 чаю.
– Меня что обидело? – сказал Васин после третьей. – Да то, что этот Заболотный нас демагогами обозвал. Мне Шахов весь с ним разговор пересказал.
– Это оскорбление, командир! – стукнул по столу Ипатьев. – Да за это по морде…
– Мы демагоги? – воскликнул раскрасневшийся Пашка. – Вот сволочь! Ни за что отстранил, да ещё и обзывается. К-козёл!
– Помолчи, кочегар, дай командиру сказать,– одёрнул механика Доронин.
– Надо бы быть выше обид, – продолжал Васин, – но не могу. Слишком много лет я проработал в этой долбанной системе, чтобы оскорбления от недоделанных лётчиков выслушивать. Я более 30 лет летаю, и более 40 человек командирами ввёл. Вот он, – кивнулна Доронина, – уже и не знаю, какой по счёту. И не один даже предпосылки к происшествию не сотворил. Это о чём-то говорит?
– Ты не расстраивайся, командир, – икнул Доронин, – чего на дураков-то обижаться.
– Точно! – подтвердил опьяневший Устюжанин. – Все же знают, что ты не такой. Знают и уважают. Народ, он всё знает. На то он и народ. Вот ты, – ткнул пальцем в Ипатьева, – Заболотного уважаешь? Скажи честно?
Штурман вместо ответа скорчил такую мину, словно хлебнул что-то мерзкое.
– Вот видите, он его не уважает. Может ты, Эдик, уважаешь?
– Кого?
– Поливанова, – подсказал штурман.
– Не-ет, – замотал головой Доронин. – Пускай его другие уважают, если хотят.
– Ну вот, он тоже не уважает. А кто уважает? – спросил Пашка и, оглядев всех по очереди и не дождавшись ответа, подытожил: – Никто не уважает. А тебя, Герард Всевдло… Всево-до-лович, – выговорил по слогам, – все уважают. И мы – тоже. Гадом буду!
– Когда перестройка эта началась, – сказал штурман, – я обрадовался. Ну, думал, заживём теперь, как в нормальных странах. А стало только хуже. К власти одни болтуны приходят. Тот же Заболотный.
– Да разве это перестройка? – снова икнул Пашка. – Ты в лесу давно бывал?
– Причём тут бананы?
– А при том. Когда ветер, деревья что делают? Раскачиваются вершинами, шумят на ветру. А внизу тишина. Перестройка там, в Москве. А у нас тут тишь, гладь и, как говорится, божья благодать. Нижнее начальство выжидает, чем там, наверху, все эти дурачества закончатся. Нижнее начальство не хочет перестройки, ему и так хорошо.
Конец ознакомительного фрагмента.