Взлет индюка
Шрифт:
У входа в тоннель их встречали. Навстречу им вышел важный эльф в ржавой и драной кольчуге и с кухонным тесаком, который он носил на манер меча. Длинный Шест вспомнил, что эльфы утратили искусство обработки железа, и поэтому, очевидно, любое металлическое изделие является для них великой ценностью, подобно тому, как в человеческой части Барнарда великой ценностью является эльфийский пластик. С человеческой или орочей точки зрения эльфийский вождь выглядел комично, но рядовые эльфы принимали его
Эльфовождь отозвал Джакомо в сторону и долго беседовал с ним, временами поглядывая на Длинного Шеста, лошадь и бога Каэссара, лежащего брюхом на седле и вцепившегося в него всеми восемью лапами. Потом эльфовождь подошел к Длинному Шесту и обратился к роботу:
— Глубокоуважаемый бог Каэссар!
— Скажи ему, что я сплю, — приказала серьга.
Ее механический голос звучал тише, чем обычно, и не вполне разборчиво.
— Он спит, — сказал Длинный Шест.
— Тебя не спрашивают, животное, — сказал эльфовождь.
— Пошел прочь, дурак, — сказал робот. — Я сплю.
Эльфовождь вытаращил глаза, отступил на два шага, поскользнулся и сел на задницу.
— Пожелание бога следует исполнить, — сказал Джакомо.
Он старался выглядеть невозмутимым, но было очевидно, что он наслаждается происходящим. Интересно, за что он так не любит этого вождя?
Вождь собрался с духом, встал и отряхнулся.
— Бог обращался не ко мне, — заявил он.
— К тебе, к тебе, мудило, — сказал робот. — Пошел прочь, и чтобы я тебя больше не видел!
Эльфы начали тихо посмеиваться.
— Боюсь, вам придется удалиться, мой генерал, — сказал Джакомо.
Генерал обвел присутствующих злобным взглядом и удалился. А через минуту лошадь, несущая бога Каэссара, вступила под свод тоннеля, ведущего в неведомые эльфийские леса.
После разговора с Бродячкой Алисе стало еще хуже. Раньше она не вполне понимала, как к ней относятся люди и орки, а теперь поняла. Они думают, что она сумасшедшая. Они думают, ее вера в свою человеческую природу — просто глупая фантазия, бред. Не верят, что Джон Росс — бог. Через шестьдесят дней они поверят, но эти дни надо как-то прожить… Как же трудно…
Джон ее не любит. Он говорит, что любит, и, наверное, думает, что любит, но это не та любовь, какая нужна Алисе. Настоящая любовь требует не только страсти, но и уважения. А Джон ее не уважает. Раньше, когда ему было от нее что-то нужно, тогда он ее уважал. А скорее, делал вид, что уважает. «Не подведи меня, милая, умоляю…» Тьфу! А теперь, когда она сделала все, что он от нее хотел — заговорил по-другому. Синдерелла, видите ли, слишком удачно вышла замуж. Урод! Козел! Нелюдь! Сейчас она ему объяснит, что она о нем думает и о его поганых словах!
Алиса
Джон обернулся, откинул капюшон, и оказалось, что это не Джон. Страшные пучеглазые буркалы, неподвижные, как у змеи, глядели на нее мертвящим взором, огромные уши-лопухи трепыхались от каждого движения, бледная кожа, тонкие бесцветные губы…
— Мясо! — сказал эльф.
— Ах, — сказала Алиса и провалилась в небытие.
Она очнулась оттого, что кто-то лил ей на морду холодную воду. Нет, не на морду, а на лицо, морда у орков, а она человек. Какой жуткий кошмар только что снился, что-то про эльфов…
Она открыла глаза и поняла, что кошмар не снился. Она лежала на ковре, над ней стоял эльф и поливал ее водой из кувшина. Затем перестал поливать и произнес голосом Джона:
— Прости, милая, не думал, что ты так сильно испугаешься.
Алиса пригляделась к эльфу внимательнее и поняла, что морда пучеглазого чудовища густо замазана белилами, а буркалы нарисованы на очках, не боевых, а таких, в каких иногда купаются, чтобы от грязной воды глаза не чесались. Полоска эльфийской резины, которой очки крепились к голове, тоже была вымазана белилами и сливалась с лицом, вот Алисе и показалось, что это не очки, а глаза. А руки… руки в тонких медицинских перчатках, Алекс Мортимер такие носит.
— Урод, — прошептала Алиса. — Козел. Нелюдь.
Джон поставил кувшин на прикроватный столик и встал на колени рядом с ней.
— Прости, — сказал он. — Мне нужно было проверить маскировку. Вот проверил.
— Ненавижу тебя, — пробормотала Алиса.
— Прости, — повторил Джон. — Извини, целовать не буду — грим сотрется, да и тебя перепачкаю. Вставай, милая, в спине правды нет.
Он встал, нагнулся, протянул руку, она машинально ухватилась, он помог ей встать. Его рука в резиновой перчатке казалась мертвой. Кружилась голова, бешено колотилось сердце, к горлу подкатывала тошнота. Алиса ухватилась за плечо Джона, чтобы не упасть, ее пальцы дрожали.
— Приляг, полежи, — посоветовал Джон.
В поле зрения Алисы попало темное пятно на ковре.
— Ковер испортил, — констатировала она. — Шестьдесят девять долларов.
— Ничуть не испортил! — возразил Джон. — Высохнет и ничего с ним не сделается. Это же вода обычная.
Алиса взглянула на кувшин, из которого Джон ее поливал, и поняла, что это вовсе не кувшин.
— Это ваза с орхидеями, — сказала она. — Куда цветы дел?