Взлетают голуби
Шрифт:
Пару часов спустя мы надрываем глотки в подвале, исключено, орет Далибор, и на лице у него, я хорошо это помню, мерцает зеленый свет, исключено, я в таком месте работать не могу. Почему же ты это не сказал наверху, в кафе, кричу я, подставляя Далибору свое ухо, а сама смотрю на сцену, где какой-то недоросток с разноцветными волосами пляшет с микрофоном, выдавливая через него свой голосишко, и жилы вздуваются у него на шее, – потому что я не мог предположить, что вы в самом деле подумаете, будто я могу здесь работать, орет Далибор. Значит, ты хотел бы в «Мондиале» работать? – кричу я в ответ. Да, тысячу раз да, Далибор орет так же громко, как певец на сцене, я беру его за руку и тяну к выходу, концерт же еще не закончен, говорит он, закончен, отвечаю я, для нас закончен, и тащу его вверх по лестнице, у меня к тебе разговор.
Послушай, ты сидишь за столиком, чтобы тебе все объяснили, говоришь, что уже работал официантом и барменом, даже спрашиваешь, по каким дням ты будешь занят, спрашиваешь и улыбаешься, смотришь вокруг, я делаю вывод, что тебе тут нравится, ты знакомишься с барменом, глядишь в окно, на рельсы, красивый вид, говоришь, договариваешься с барменом, что на следующей неделе поработаешь пару дней, для пробы, а теперь что? Я даже выругалась по-венгерски, я тебя вообще не понимаю, говорю я, жестикулируя от возмущения; мы сидим на диване, костра во дворе сегодня нет, думаю я и тут вижу Марка, он, сунув руки в карманы, стоит с группой парней
64
Это твой герой? (англ.)
Не понимаю, почему ты злишься, говорит Далибор. Наверно, потому, что ты сказал: в «Мондиале» лучше, отвечаю я.
Лучше, потому что я работать хочу, только и всего. Не хочу ломать голову над какими-то там реформами, которые, возможно, изменят общество, и в то же время видеть, как собаки гадят где попало; не хочу знать, существуют ли более удачные общественные формы, потому что не верю в них, but look, your hero is coming! [65] В самом деле, к нам подходит Марк; эй, Ильди, как дела, спрашивает он, не представишь меня своему эскорту, я его никогда не видел. И больше не увидишь, он тут в первый и последний раз, говорю я. Сквоттер, из другой страны? – спрашивает Марк. Да, и я знакомлю их. Мы сейчас уходим, говорю я, хочу еще показать ему в городе кое-что. И что же? Очаровательные улочки Старого города? Уникальные витражи главного собора? Нет, Зильвисли, где в Средние века рубили головы преступникам. Марк притворно хохочет, а я смотрю, как Далибор встает и с отсутствующим взглядом направляется к выходу; и, когда Марк говорит: эскорт-то твой бросил тебя, лишь тогда я понимаю, что Далибор ушел.
65
Но посмотри, твой герой идет сюда! (англ.)
Мне ты можешь не рассказывать, что между вами ничего не т, говорит Марк; он смотрит на меня в упор, забыв надеть свою обычную маску, протягивает руку, ты для меня… говорят его губы; Марк, отвечаю я, и кончиками пальцев касаюсь его вытянутой руки, не получается, я не чувствую… Ничего, ты это хочешь сказать? – перебивает меня Марк, почти ничего, поправляю я его. Я встаю и говорю, может, еще увидимся и что я сожалею; надо было это раньше ему сказать, думаю я, надо было мне это раньше тебе сказать, говорю я, концерт закончился, Марк кивает людям, которые толпой с красными потными лицами выходят из подвала. Марк садится на кушетку, я все еще стою перед ним, Марк закрывает глаза, и я вижу, что лицо у него становится влажным, не надо было тебе со мной начинать, говорит он тихо, ты ведь уже тогда знала, после первого раза (это было дома у Марка, в двухкомнатной квартире, на самой шумной улице города, где легковые машины и грузовики грохочут с шести утра до полуночи, и кажется, что они едут прямо через комнату), ты встала, вышла в кухню, села там и заплакала, я подсмотрел, говорит Марк с закрытыми глазами; народу вокруг все больше, какая-то пара, слившись в объятиях, падает на диван, ладно, я пойду, может, увидимся в универе, говорю я, Марк открывает глаза, да, говорит он, уходи же ты наконец, не понимаю, чего ты тут все еще стоишь!
А потом, потом я ходила несколько часов по городу, чувствуя себя легкой, теплой, теплее, чем воздух вокруг меня, потому, может быть, что шла быстро; часы на вокзале показывали два часа ночи, в темноте брезжили тротуары с пятнами растоптанной жевательной резинки, таксист дремал, навалившись на руль, да, это тебе не час пик, сказал другой таксист, который курил, прислонившись к дверце своей машины, ну и жара сегодня, я кивнула, я была уверена, что догоню Далибора, я шла, шла все быстрее, иногда, кажется, даже бежала и спрашивала себя, что я люблю в этом городе? Есть тут пара мест, которые не упоминаются в путеводителях, трамвайное депо, аллея с огромными платанами, статуя обнаженной женщины, стоящая посреди небольшой лужайки, комиссионные магазинчики, где мы с Номи регулярно бываем, пассажирский транспорт, который доставит тебя в любое место и вовремя; лишь недавно я обратила внимание, что города для меня не существуют как целое, а распадаются на мелкие части, которые я люблю или не люблю; я смотрю на носки своих поношенных красных туфель фирмы «Конверс», которые несут меня через ночь, и хочу наугад, вслепую пересечь город, пока не догоню Далибора и не упаду ему в объятия, в том, что догоню, я твердо убеждена, ведь если мы не увидим друг друга сегодня, то не увидим больше никогда, думаю я, но эту мысль я должна прогнать немедленно, я должна думать только о Далиборе, о его белой коже, о том, как он держит сигарету большим и указательным пальцами, о его губах, которые всегда чуть-чуть подрагивают, когда он рассказывает что-нибудь, нет, это же невозможно – потерять того, о ком ты не переставая думаешь, уши Далибора, которые выглядят будто какие-то мягкие, хрупкие существа, драгоценные безделушки, сказала я ему и попробовала объяснить это по-английски, о, мои уши драгоценнее, чем алмазы, ответил он смеясь, темные пятнышки на его зубах, неровный оскал, у него будто рояль во рту, так часто говорят, однако образ этот неудачен, думаю я, почему моя любовь к нему начинается с зубов, спрашиваю я себя, глаза, это еще куда ни шло, но – зубы? Мои шаги становятся все быстрее, «конверсы» несут меня вперед, после Маттео ты ни разу не была влюблена, говорят мне мои «конверсы», и это звучит то ли как горькая правда, то ли как насмешка; Маттео, это было очень давно, Маттео – и Далибор! Но когда я мысленно ставлю их рядом друг с другом, они похожи, как близнецы, мне нравится, что в воображении моем они так похожи; о Маттео я ничего не знаю, кроме того, что он давно вернулся в Италию, я иду вдоль реки, держась за металлические перила, металл холодный, наверное, холоднее воды. Маттео в один прекрасный день просто исчез, люди говорили, что его родители не сумели приспособиться к здешней жизни; с Маттео мы встречались на опушке леса, или у озера, или в подземном переходе под железной дорогой и целовались по-венгерски и по-итальянски, то есть учили друг друга самым необходимым
Я сняла руку с перил и пошла быстрее, не хочу больше думать про Маттео, лучше про Далибора; я поднимаю большой палец, и оборачиваюсь, когда мимо едет машина, и иду еще довольно долго, пока наконец какая-то пара не сажает меня в свой маленький белый «фольксваген».
Далибор, как я и надеялась, сидит на берегу озера, там, где мы обычно встречались, на галечном берегу, курит и напевает. Я останавливаюсь у него за спиной, все заготовленные фразы улетают бесследно; я никогда еще не слышала, чтобы Далибор пел, его песня рассказывает о чем-то весеннему воздуху, темной озерной воде (Господи, если бы Ты ограничил вавилонское смешение языков только разговорной речью, то люди понимали бы любую песню на любом языке; песня Далибора так прекрасна и естественна, так берет за душу, что мне кажется ужасным, что я не понимаю ее). Некоторое время он молчит, на противоположном берегу озера мерцает несколько фонарей, я спрашиваю: о чем ты пел? Он оборачивается – и я уверена, что мягкая мелодия эта совершенно преобразила его лицо, – это моя любимая песня, говорит Далибор, она о море, глубоком, огромном и безжалостном, и он протягивает мне руку, мы сидим, обнявшись, шепчем на ухо друг другу какие-то слова, целуемся, впервые; хорошо, что ты здесь, мы целуемся на многих языках, я сразу в тебя влюбился, я сразу в тебя влюбилась, по-венгерски, по-немецки, по-сербохорватски, по-английски.
Мы
В июле мы празднуем пятидесятилетие матушки; мы едем на машине вдоль озера, мимо пляжей, домов, вилл, причалов, они загораживают нам вид на озеро, отец ставит в магнитофон кассету, настоящая венгерская цыганская музыка, гордо говорит он, держа руль одной рукой, а пальцами другой прищелкивая в такт музыке и время от времени поглаживая матушкино колено. Номи толкает меня в бок и показывает на дом или, скорее, сарай, мимо которого мы проезжаем, узнаешь? – еще бы, это дискотека в соседней деревне, где субботними вечерами кружился под потолком стеклянный шар с зеркальными блестками и мы танцевали с парнями, которые ездили на мопедах; отец всегда приезжал за нами в одно и то же время, в одиннадцать часов (о, сколько мы пытались уговорить его, чтобы он ждал нас хотя бы на другой стороне шоссе и не вылезал из машины), смотрите, говорит нам и отцу матушка, езжай немножко медленнее; вот здесь мы жили, когда только приехали в Швейцарию, и матушка показывает на ветхий трехэтажный домик между дорогой и озером. Правда? – спрашивает Номи, а почему вы нам об этом не рассказывали, мы же столько раз тут проезжали? У вас никогда не поймешь, интересно вам что-то или нет, смеясь говорит отец, знаете, мы тут жили вместе с Шандором и Ирен, на одном этаже, и отец оборачивается к нам, мы такие продвинутые были в то время, двадцать лет назад; тут матушке приходится напомнить ему, что мы как-никак находимся на шоссе (дома отец выпил палинки, аперитив, потому что сегодня у матушки день рождения, правда, это не совсем так, день рождения у нее был в пятницу, но в пятницу мы праздновать не могли, а по воскресеньям отец и так всегда позволяет себе аперитив).
И долго вы там жили, в WG, спрашиваю я (что за WG? и нам приходится объяснять родителям: это сокращение, Wohngemeinschaft [66] ; как? добровольно жить вместе с чужими людьми? может, вы еще и одним полотенцем с ними пользовались?), nix Wegge [67] , говорит отец (потому что такого слова нет по-венгерски), просто вынужденное решение. Но ты же сказал, вы очень продвинутые были в то время, возражаю я; это шутка была, Ильди, ты что, не заметила? думаю, мы два года так жили, с Шандором и Ирен, верно? Отец протягивает матушке руку с обручальным кольцом на безымянном пальце, да, два года и четыре месяца, говорит матушка и берет руку отца; Номи косится на меня, очевидно, по той же причине, по которой я кошусь на нее (воспоминание об одном Новом годе: родители принаряженные, отец вечером покрасил матушке волосы, тщательно, каждую прядку, матушка маникюрными ножницами выстригла волоски, буйно лезущие у отца из носа, мы с Номи сидели рядышком на диване, чувствуя, как нас заливает жар, с макушки до пальцев ног, потому что родители были такие красивые, когда стояли перед нами вечером в прихожей, матушка в длинном серебристо-черном платье, отец в смокинге, мы были смущены, потому что отец, как бы между прочим, обнял матушку пониже талии, а матушкина рука касалась его ноги повыше колена; мы сейчас уходим, сказали они, и, если кто-нибудь рассказывает о своем счастливом детстве, я всегда вспоминаю годы, проведенные у мамики, и те минуты, когда мы с сестрой увидели, какими счастливыми могут быть наши родители).
66
Съемная квартира на несколько человек (нем.).
67
Никаких WG (искаж. нем.).
Матушка на свой круглый юбилей захотела рыбы, и мы поехали в рыбный ресторан, а отец приготовил сюрприз, пригласив на обед супружеские пары, с которыми их связывала давняя дружба, Золтана и Биргит, Шандора и Ирен с детьми, ну и, конечно, двух сестер, фрау Кёхли и фрау Фройлер; ставя машину на парковку у приозерного ресторана, где в меню только рыба, он велит нам завязать матушке глаза. Еще чего, глаза завязывать? Да-да, ну, что я сказал, завязывайте быстро! И отец дает нам шелковый платок, если ты увидишь все и сразу, это и будет настоящий сюрприз и, хотя выдумка отца кажется нам ребяческой, мы подчиняемся, матушка же, мы это видим, рада, что отцу на ее день рождения пришло в голову устроить что-то особенное; и вот мы ведем матушку с завязанными глазами в ресторан, Номи держит ее за одну руку, я за другую, а отец машет нам от стола, подает знаки, будто глаза у нас тоже завязаны.
В сюрприз входит много чего: длинный, накрытый белой скатертью стол, большая ваза с красными розами, которые матушка обожает, подарки, сложенные аккуратной стопкой на столе рядом с матушкиным местом, приглашенные гости, которые в полной тишине сидят за столом, оркестр из четырех музыкантов (в том числе скрипка и контрабас) в тот момент, когда мы входим, играет туш, и я только со второго взгляда обнаруживаю, что приготовлено еще кое-что: одно место в конце стола остается пустым, хотя там стоит прибор, а перед прибором – фотография тети Ицу в рамке. Думаешь, это удачная идея? – шепчу я на ухо отцу, когда глаза у матушки еще завязаны, на лице у Номи тоже некоторое смущение, а что, говорит отец, я специально увеличил фотографию, пускай любимая сестра тоже будет на ее юбилее!