Взмах чёрного крыла
Шрифт:
— Да, это очень древний храм, — раздался голос из ниоткуда. Он был негромким, мужским, печально-добрым.
Я заторможенно обернулась, но никого так и не увидела. Прямо передо мной возвышался алтарь с праотцом-вороном, огороженный от меня несколькими рядами маленьких свечей в глиняных чашах. Справа от меня стоял высокий стол с письменными принадлежностями, рядом с ним полки с фолиантами, с которых свисали верёвочки закладок. В храме царило умиротворение, дарящее покой, но отнимающее эмоции. Словно я оказалась во сне, и всё вяло доходило до моего мозга.
— Всегда удивлялся желанию
— Кто вы? — тихо спросила, не узнав свой осипший голос. Я сжала рукой горло, чувствуя странное жжение.
— Я праотец, — мягко ответил голос.
— Праотец воронов? — осторожно уточнила, глядя на алтарь, где стояла его статуэтка.
— И воронов, и драконов, и даже людей. Всех вас, считающихся разумными.
Я не ожидала такого ответа, а храм вновь погрузился в молчание. Я даже не слышала треска свечей, хотя их колыхал ветер, и пламя тревожно плясало на самом кончике фитилей. Я недоверчиво разглядывала деревянную статуэтку на фоне раскидистого дерева.
— Ты, наверное, хочешь спросить, что происходит, и почему именно с тобой?
Долго обдумывала, что я на самом деле хочу узнать, и кивнула, чувствуя, как у меня начала кружиться голова. Дым от свечей потемнел и стал сгущаться, поднимаясь вверх и закрывая собой алтарь.
— Ты мой вестник.
— Кто? Вестник? Я? По…
— Почему ты? Потому что я тебя создал такой. Но мои слишком самоуверенные дети не слушают тех, кто рождён в простых семьях, вот и пришлось тебя определить в семью самого императора.
— Зачем? — не поняла я ровным счётом ничего.
— Чтобы предупредить. Мои дети в упор не видят, что убивают сами себя, изживают, губят. Я лишил их права продолжать свой род, надеясь, что они одумаются и помирятся, но стало только хуже.
— Но почему… — повторила, так как не получила ответа на первый вопрос, — почему именно тенгарка?
— Тенго всегда были моими любимчиками — верными друзьями, младшими братьями, защитниками, но при этом жуткими драчунами, — праотец рассмеялся, а я заслушалась его, так как мне чудилось в этом смехе журчание ручейка, скачущего с камня на камень.
Неожиданно я перенеслась к небольшому водопаду и оказалась сидящей на валуне возле каменной скалы. На мне вдруг материализовалось снежно-белое платье без рукавов, и я осторожно погладила жёсткую ткань, затем огляделась. Вокруг шумел густой первозданный лес, пение птиц доносилось из его глубин. Яркие бабочки с золотыми крыльями порхали над лепестками огромных экзотических цветов. А рядом со мной смеялся ручеек, холодные воды которого омывали мои босые ступни.
— Я решил дать тенгарцам ещё один шанс всё исправить, — я подняла голову на старца в белом хитоне.
Он был сед, с густой окладистой бородой, в чертах его лица не просматривалась какая-то конкретная раса, скорее гармоничная смесь всех известных мне, при этом его кожа была светлой как снег, а морщины на лице словно ненастоящие. Глаза — голубые, как само небо — светились теплом и любовью.
— У моих неразумных детей есть шанс возродиться. В Тенгаре осталось последнее зерно, которое нужно пробудить, чтобы оно наполнило мир силой перерождения. Ты должна вернуть это зерно на священную гору.
Я чувствовала себя опьяневшей от долгого созерцания этого невообразимого праотца. Всё, что было детской сказкой, россказнями фанатиков, всё в корне отличалось от того, что я видела перед собой — непостижимое, невообразимое, прекрасное. Старец был подобен солнцу, большой звезде, от света которой слезились глаза.
— Почему я? — сипло всхлипнула.
— Потому что я для этого тебя и создал. Не повтори судьбу твоих предшественников — белых ворон. Ты должна вернуть зерно на место.
— Я не справлюсь, — замотала головой, и тут же тошнота подступила к горлу.
— Я дал тебе всё для этого. Тебе осталось лишь воспользоваться дарованным и верить в себя и в своих помощников.
Мир подёрнулся дымкой. Последнее, что я увидела, это был продолговатый камень, прозрачный, словно застывшая вода. Он лежал в ладонях каменной статуи красивой женщины, которая сидела на пятках и держала руки на коленях, с затаённой любовью тепло улыбаясь мне.
Но этот миг разбился как стекло, а щёку обожгло огнём. Боль пронзила и без того многострадальную голову.
— Ну же, открой глаза, — шипел дракон, тряся меня и хлеща по щекам.
Я застонала, приоткрыв веки. Свет резал глаза, а сам дракон выглядел размытой тёмной кляксой.
— Жива, — радостно выдохнул янтарноглазый монстр, вздёрнув меня на ноги, от чего мне снова стало дурно. И я, оттолкнув его, согнулась пополам, переживая не самые приятные моменты в своей жизни, когда возможность скорой смерти нисколько не пугала, а вот опозориться, не сдержав рвотные порывы, почему-то страшно не хотелось.
— Давай, развеивай своё заклинание, — потребовал дракон, сжимая рукой моё горло, а я забилась в панике. — Ну же! — рявкнул он, разворачивая перед моим лицом раненую руку. Серое пятно расползалось по ауре дракона от руки, подбираясь к шее и груди.
Дракон бросил меня на землю, и я расцарапала ладони о каменные надгробия, и обожгла их холодным льдом. Встала на четвереньки, хватая воздух ртом, и в ужасе вгляделась в кровавые следы на снегу. Оба мёртвых стража лежали неподалёку. Тошнота усилилась, а я всё не могла отвести взгляд от неживых потухших глаз монаха.