Взмах ножа (сборник)
Шрифт:
— Этот козел как будто на нас работает. А что, если они сообразят, что весь этот трам-тарарам устроил вовсе не обкурившийся хиппи?
— Тогда они начнут массовые аресты, — ответил Музафер, отбирая у Терезы банку пива, — а когда…
— Хватит болтать, — крикнула Джейн. — Поставь кассету.
Все повернулись к ней. Пару часов назад она требовала, чтобы ей разрешили приготовить ужин.
— Я немного перебрала, — она обращалась к Эффи, — прости.
— Давай кассету, правильно. — Музафер достал кассету и вставил ее в видеомагнитофон. На коробе было написано: «День 1. 18.00/21.30». Музафер нажал кнопку, и почувствовал, что все внимание в комнате приковано к видеозаписи.
После
Музафер тоже не смог сразу покинуть место происшествия. Он смотрел, как съезжаются полицейские, пожарники, как прибывают машины «Скорой помощи». Смотрел до тех пор, пока площадь только отдаленно уже напоминала объект жуткого теракта. Джонни с трудом удалось затащить его в метро, чтобы скорее скрыться. По дороге домой они зашли в магазин, где Музафер купил дюжину чистых видеокассет, Затем, дома, он включил телевизоры в каждой квартире и записал передачи по всем трем каналам, передававшим новости об их победе. Даже если «Красной армии» больше ничего не удастся, это будет самый крупный акт терроризма в Соединенных Штатах, считал Музафер. Но, конечно, это было только начало.
На экране медэксперт доктор Дейвид Чанг, маленький лысеющий мужчина, снял очки и стал объяснять причины трудностей с опознанием погибших.
— Обычно, — видимо, от волнения он говорил неестественно бодрым голосом, — в случае убийства тело подвергается вскрытию, но вследствие масштабов трагедии тела будут передаваться родственникам сразу после опознания. Само опознание будет производиться, если это возможно, родственниками или в соответствии с найденными документами. Если же тела… — Он замолчал на миг, словно сейчас только осознав смысл того, что он, собственно, объясняет. И когда заговорил снова, то заметно приглушил голос. — Есть люди, обгоревшие до неузнаваемости. Все документы, если таковые были, сгорели вместе с ними. В этих случаях опознание будет производиться по зубам, татуировкам, может быть, по каким-то драгоценностям, если они сохранились. Словом, любая, самая малая деталь, найденная на месте происшествия, будет исследована. Но на это потребуется много времени.
— Мы это уже видели, — громко сказал Джонни Катанос. — Давай другую. Вот эту. — Он протянул кассету. — Это сегодняшние новости.
Тереза замотала головой.
— Вечно, Джонни, ты все веселье испортишь.
Джонни спокойно взглянул на нее и подошел к телевизору.
— Заткнись, Тереза.
Музафер не любил вмешиваться в личную жизнь членов своей команды, когда это не мешало делу. И все-таки он пожалел, что не прекратил пьянку. Ему самому, конечно, ничто не угрожало, но это был его проект, и ситуацию следовало контролировать постоянно.
— Музафер, посмотри и скажи, если это неинтересно. — Джонни подошел, обнял Музафера за плечи и повалил на диван рядом с Джейн. Он чувствовал, как араб сопротивляется. Музаферу не нравилось, когда с ним так обращались, но алкоголь и присутствие двух женщин, между которыми он оказался, расслабляли.
Включая запись, Джонни предупредил:
— Если это не лучшее из
Шестиминутный репортаж и на самом деле был уникальным. Речь шла о заброшенном доме в северной части Пятой улицы в Гринпойнте, в Бруклине. В двух кварталах от реки, менее, чем в полумиле от перенаселенного Манхэттена. Владельцы дома, Гидо и Джованни Парильо, бесследно исчезли, взвалив на городские власти заботу о тысячах пятидесятигаллоновых баков токсичных отходов. Это был обычный коктейль диоксина, гидрохлоровой кислоты, цианида и всего прочего, но, кроме того, там обнаружили пять тысяч баков нефтяных отходов, смешанных с неопознанными до сих пор взрывчатыми веществами. Если нефть воспламенится — хотя поджечь отходы достаточно сложно, со знанием дела заявили журналисты, — может произойти взрыв, дым которого застит все вокруг до самого Бхопала в Индии. И что самое скверное, ликвидацию отходов невозможно начать, пока не обнаружатся владельцы или же дом со всем имуществом не будет конфискован. В любом случае процесс растянется на многие месяцы.
— А пока, — продолжал репортер, и камера отъехала до крупного плана здания, — жителям Нью-Йорка придется смириться с нависшей над ними опасностью катастрофы. Это был Джон Бролин, Гринпойнт, Бруклин.
Позже, уединившись с Джонни Катаносом на кухне, Музафер отчитал его за то, что он испортил вечер.
— Придумал ты здорово, — сказал он. — Но можно было и подождать. Прежде чем начать наше дело, перед отъездом из Алжира я встречался с одним своим другом. Просил его о помощи. И он сказал мне, что любое дело, связанное с уголовниками, обречено на провал. Потому что у них личное всегда выше общественного, и тогда рано или поздно…
Не говоря ни слова, Джонни повернулся к Музаферу и подошел к нему почти вплотную. О каком-то необычном оживлении свидетельствовали его черные глаза — они блестели, — и улыбка, наверно, впервые такая естественная и невинная.
— А что, мои личные интересы оказались выше общественных там, на Шестой авеню? Я тебя хоть раз подвел?
— Твои шашни с Джейн и грызня с Терезой испортят нам все дело. Я наблюдал это сто раз.
— Ну и что? Нам эти бабы ни к чему. Они лишь ходят в эту идиотскую библиотеку и готовят еду. — Он замолчал, чтобы Музафер смог понять истинный смысл его слов. — Слушай, теперь нам остается завершить операцию: взрываем баки, кончаем этих шлюх и сматываемся. И думай о терактах каждые шесть недель в году. Каждый раз в новом городе. У тебя есть связи. Ты можешь достать все, что нам нужно. — Он положил руки Музаферу на плечи и провел пальцами по его шее. — Подумай. Хватит с нас этого детского сада. Если у тебя на плечах голова, мы начнем стоящее дело.
Глава 14
В то время как Джонни Катанос и Музафер отмечали победу «Американской красной армии», в Нижнем Ист-Сайде, в похоронном бюро Пуласки, останки Риты Меленжик — лохмотья горелого мяса на почерневших костях — положили в закрытый дубовый гроб и выставили в зал, где проходило прощание. Цветы отсутствовали, ибо в смерти Риты, такой, какую она приняла, не было и оттенка цвета.
Внизу, в курительной комнате, Стенли Мудроу, на лице которого ничего нельзя было прочитать, сидел в массивном коричневом кресле и выслушивал соболезнования тех, кто пришел исполнить свой долг перед ним и перед Ритой. Сара Пуласки не могла сдержать слезы — ведь она знала Риту много лет, не один десяток, что не мешало ей наблюдать за церемонией глазом профессионала.