Взорвать Манхэттен

Молчанов Андрей Алексеевич

– Меня с души воротит от наших лощеных попов.

– Дело не в них. Им, как и нам, судья - Бог. А ты, по-моему, вообще забыл о нем. Как и твои дружки, научившиеся обходиться без него.

Точный удар. Мы правим государством, забывая, что основа любого нормального общества - религия, а этот главный компас выброшен нами за борт, и ныне мы плывем наобум. А без веры нет ни морали, ни будущего. Наука дала нам знания, как зародить жизнь, как продлить ее, как уничтожить; мы научились создавать искусственную пищу, вести войны, не используя армий, предотвращать

кризисы с помощью монетарной политики, а теперь строим всеобщий мир. Мы забыли ту истину, что все цивилизации вырастали из религии. А получается, что Господь уже нам не нужен. Только когда понадобится, будем ли мы нужны ему?

– Ты сбросил со счетов не только церковь, но меня и детей, списал нас в архив, точно старые документы, которые тебя уже не касаются!
– продолжается обвинительный монолог.

– От ваших разговоров, какие вы несчастные, я сам начинаю чувствовать себя несчастным!
– срываюсь я в крик.
– Я списал детей в архив?!. Я постоянно думаю о них! Поэтому Нина будет сегодня здесь! Я настоял на этом! А Марвин… - На меня накатывает властное жестокое желание сделать ей больно.
– Ты находишься с ним постоянно, а я-то куда больше знаю о нем! Он смотрит порнофильмы у тебя под носом, как тебе это?

– У тебя обострение паранойи?
– В ее голосе растерянность.

По-моему, я нащупал слабину в ее обороне. И теперь надо расширять брешь. С другой стороны, подобная новость доставит ей немалое страдание. И я начинаю жалеть ее. Но отступать поздно. Конечно, я отшучусь, преуменьшу значение случившегося, чтобы сгладить ее огорчение…

– Я нашел кассету у него под матрацем.

– Кассету? Да… - Она задумчиво поджимает губы.
– Действительно я положила туда кассету, матрац постоянно перекашивается… А она точно подходила по размеру, как подставка…

– Это твоя кассета?!.
– Меня берет оторопь.

– Эту кассету я взяла из тумбы телевизора в твоем кабинете. Там полно разного хлама. Не знаю, что там уж записано, какая гадость. Может, твои похождения? Для наслаждения воспоминаниями?
– Тон ее презрительно-холоден.

Точно! Когда-то мне перепала по случаю эта кассета, но я и забыл о ней… Какой ляп! И как выкручиваться?

– Я понял, - говорю я.
– Это все Кнопп. Он принес кое-какой компромат. А я даже и не посмотрел…

– Вот это подходящее занятие для вас, - откликается она.
– И пусть этот отвратительный Кнопп не появляется в моем доме. Твоя немецкая овчарка… - Барбара терпеть не может расистов, а старина Карл пару раз ляпнул ей что-то нелестное о евреях со всей присущей ему прямотой.

– Ты зря о нем так, - говорю я.
– Он самый верный мне человек. Помимо тебя, разумеется, - поправляюсь торопливо.
– И, кстати, очень образованный. Он даже знает, как устроена луна.

– Я еще раз прошу: назначай с ним встречи в офисе, - откликается она.
– Все, иди, мне надо переодеться.

Я выхожу из комнаты, и мне словно в насмешку докладывают, что прибыл Кнопп. Вот тебе раз!

Мы запираемся

с ним в кабинете. Я открываю окно и с демонстративным неудовольствием ставлю перед ним пепельницу. С праздными целями он бы сюда не заявился. Значит, случилось нечто значительное.

Он незамедлительно закуривает, изрекая через покашливание:

– Совершенно съехали с ума с этими сигаретами. Скоро дымить можно будет лишь в собственном сортире.

– Но это же действительно гадость, - говорю я.
– Ознакомься с перечислением разного рода заболеваний…

– Все правильно, но полвека назад к этому относились, как сегодня к кока-коле. Кстати, не удивлюсь, если и ее запретят. Так вот. Попробуй покурить полвека и бросить в один день по распоряжению свыше. Но ладно бы табак… Выпивка теперь тоже не в чести. За бутылку пива в машине можно угодить в тюрьму. Дойдет до того, что скоро без брачного свидетельства нельзя будет переспать ни с одной бабой. И где же наша хваленая демократия?

– Демократия, дешевые курево и алкоголь нужны в других странах, - говорю я.
– Вот там за наличие демократии, то есть народовластия, мы ратуем постоянно. Демократия - инструмент разрушения государственности. И этим инструментом можно распотрошить любого врага.

В этом Кнопп со мной безраздельно согласен, что и выказывает своей скупой непримиримой мимикой. Хотя, поразмыслив, подпускает критики:

– Сигарет тринадцатилетним соплякам у нас не продадут, надо беречь детскую мораль и здоровье, а вот презервативы - запросто.
– Из кармана пиджака он достает прозрачную пластиковую коробочку. В ней - диск.

– Посмотрим порнушку?
– говорю я безразличным тоном.

Лоб Кноппа идет удивленными морщинами.

– Ты что, всевидящий?

Я сам поражен: неужели угадал?
– но держусь с загадочной невозмутимостью.

Проверив, закрыта ли дверь кабинета, включаю проигрыватель.

Действие, происходящее на экране, бросает меня в пот. Фигурантов двое: Большой Босс и сын Пратта. Оба в пиджаках, но со спущенными брюками. События развиваются в комнате, примыкающей к кабинету вожака нашей шайки. Роль его, на мой взгляд, незавидна. Согнувшись, он стоит в мало изысканной позе с напряженным лицом, облокотившись на спинку дивана, а над ним, плотно сомкнув губы и, раздувая победно нос, вовсю трудится потеющий в неправедных утехах статный плечистый нечестивец.

Отрыжки доносящихся рыков и хрипов заставляют меня поморщиться, как от вида тухлятины. Погибшие души, добыча дьявола. Сумевшие все свои добродетели обратить в пороки. Отвратительная сцена. Но я вдумчиво досматриваю ее до конца.

– Вот и все, - говорит Кнопп.
– Наша затея удалась. Самым неожиданным образом. Я сделал пару дубликатов, вдруг пригодятся?

– Надеюсь, - говорю я, еще не в состоянии осознать всю силу пришедших мне в руки козырей. Пока я отстраненно понимаю лишь одно: пусти я эту запись даже внутри Совета, Большой Босс станет Большим Посмешищем, и будут по-новому сданы все карты.