Взрослая дочь молодого человека (сборник)
Шрифт:
Бэмс. Я слышу все! Каждую ноту. Это ты оглох! (Снова заводит «Чучу».)
И вдруг Люся и Ивченко начинают танцевать. Слаженно и красиво они танцуют старинный танец «буги-вуги». Прокоп подхлопывает им в ритм.
Бэмс неподвижно наблюдает за танцем. «Чуча» кончается. Пауза.
Люся (смущенно). Вот…
Бэмс. Значит, вы все-таки не сразу ушли тогда с этого дня рождения. Ты научила его танцевать
Люся. Ну, все же хорошо кончилось.
Ивченко. Ты бы ей спасибо сказал.
Бэмс подходит к Люсе и неожиданно дает ей пощечину. Люся быстро выходит из комнаты. Ивченко бросается к Бэмсу, но между ними встает Прокоп.
Прокоп. Бэмс!.. Ребята!.. Вы что?..
Бэмс. Пусти, Прокоп, пусти!.. Дай мне его!..
Прокоп. Бэмс!.. Ну Бэмс!.. Не надо… ты что… (Оттягивает Бэмса от Ивченко.)
Бэмс. Он еще говорит!.. Рыбья кровь! Волчье семя!!! Джентльменом заделался. Пенек!.. Забыл, каким пеньком был?
Прокоп. Слушай, сходи извинись. Мол, выпил…
Бэмс. С тлетворным влиянием он боролся, а теперь взятки американскими пластинками берет… Джин с тоником хлещет, кока-колу на запивочку… А я ее так и не попробовал, слышишь?
Ивченко. Что ты болтаешь? Причем здесь кока-кола?
Бэмс. Это сейчас она ни при чем, это сейчас она стала ни при чем, а тогда она была для тебя полна смысла. «Не ходите, дети, в школу, пейте, дети, кока-колу…» Двадцать лет, Прокоп, слышишь, двадцать лет им понадобилось, чтобы понять, что кока-кола – это просто лимонад, и ничего больше. А тогда нам вжарили и за кока-колу, и за джаз, и за узкие брюки. Потому что тогда-то было точно известно – если это все нам нравится, значит, мы плесень! Гниль! Не наши! Двадцать лет… Жизнь…
Прокоп. Сходи к Люсе… Плачет, наверное… Попроси прощения…
Бэмс. Погоди. Он хочет мне ответить.
Ивченко (после небольшой паузы). Неудачник. Ты просто старый, занюханный неудачник. А что тебе мешало не стать неудачником? Ведь я помню, ты был полон азарта, нас поучал, все знал про будущее, про жизнь, про искусство… Вот к нам пришло оно, это будущее. А где твой азарт? Весь в «Чучу» ушел? Сто лет прошло. А ты все на стенку лезешь. «Из института исключили…» А как восстановили? Ты не помнишь?
Бэмс. Я сам себя восстановил.
Ивченко. Сам себя…
Бэмс. Мы с отцом везде ходили…
Ивченко. Вы с отцом… Ну, чего ты смотришь?.. Да, я уже тогда знал ходы! То, что я воздержался, дало мне возможность потом спокойно побеседовать с деканом, с «Бум отчислять», он к тому времени поостыл немножко, и, когда вопрос разбирался вторично, я мог говорить. А если б я на собрании пошел против него – все, дальше бы вопрос решали без меня. Теперь понимаешь? Я это тебе говорю не для того, чтобы ты меня благодарил. Жили без этого двадцать лет, проживем дальше… А то
Прокоп. А я-то чем?
Ивченко. Тем, что оптимист ты, веселый, настроение у тебя хорошее!..
Бэмс. Да катитесь вы к черту со своим хорошим настроением!.. Весельчаки.
Прокоп. Бэмс, Люся там…
Бэмс (Ивченко). Эту пощечину надо было влепить тебе. Я сейчас готов руку себе отрезать… Но за ножом надо на кухню идти… А там она…
Последние слова слышит Люся. Ока стоит на пороге комнаты, на ее лице уже нет следов слез. Люся сзади подходит к Бэмсу, обнимает его за плечи.
Люся. Стиляжка ты мой милый. Ты не повзрослел за эти годы.
Пауза.
Ивченко. Эти слова она и тогда сказала… На этой самой проклятой вечеринке. «Стиляжка милый…» А мне никто таких слов не говорил. «Стиляжка милый…» Я завидовал тебе. Я вообще завидую вам. И тогда я был один и сейчас один тоже. Видно, такая судьба…
Пауза. Бэмс отворачивается. Прокоп, почуяв перемену погоды, метнулся к столу, стремительно наполнил рюмки, подлетел к каждому, вручил.
Прокоп. Выпьем, чувачки! (Люсе.) И чувырлы! Ха!.. Помнишь, так говорили?
Выпивают. Шумно рассаживаются за столом.
А все-таки дали мы в свое время шороху! А?.. Помните, у нас на курсе такая Шелест с Украины была, всегда все экзамены на пятерки сдавала, и в стенгазете наши факультетские хохмачи каждый раз писали: «Дала Шелест шороху!» (Смеется.) Каждую сессию писали… Слушай, Ивченко, а как нынешние? Лучше нас или хуже?
Ивченко. Другие. Как мы – мало.
Прокоп. А какие?
Ивченко. Ну, взять хотя бы нашу с вами историю с этой «Чучей» – ведь все серьезно было, по-настоящему, стенка на стенку…
Прокоп. Да чего там серьезного – танцы-банцы.
Ивченко. Нет, нет, вы во многом были правы! (В сторону Бэмса.) Помню, как он на обсуждении говорил, взгляды свои отстаивал, вопрос остро ставил. Почему, мол, наш студент в свободное от учебы время не может танцевать танцы, которые танцуют демократические студенты?.. На одной планете, мол, живем, руки, ноги, мол, одинаковые…
Прокоп. А что, не так?
Ивченко. Да так! Но у меня, положим, тогда другая точка зрения была… Я считал, раз мы обучаемся по разным программам, то и танцевать должны по-разному, и напитки другие пить…
Прокоп (пытается изобразить буги-вуги). Раньше были Баха фуги, а теперь танцуют буги!
Ивченко. Ваши буги-вуги тоже, знаешь, не идеал.
Прокоп. «Разрешите пригласить вас на зажигательный танец падекатр». (Изображает чинный падекатр.)