Взрыв на рассвете. Тихий городок. Наш верх, пластун

Серба Андрей Иванович

— Сотник?.. Живой? — повернулся к Дроботу пулеметчик.

Рядом с автоматчиком лежал еще один раненый. Белое, как мел, лицо, по щеке стекает струйка крови… Бедро разворочено осколком, и из длинной рваной раны под казака натекла лужа крови… Утренний мартовский морозец уже схватил ее по краям тонким льдом, и раненый постепенно вмерзал в лужу собственной крови.

— Куда глядишь? — обрушился Дробот на автоматчика. — Бери его и быстрее в тыл, к нашим, что остались у скал.

— Не шуми, сотник, — проговорил тот. — Никуда я отсюда не уйду. Не для того полгода к родной кубанской земле через смерть рвался, щоб снова ее ворогу отдать. Хватит, в сорок втором раз уже отдали… Краще обнимемся,

друже, на прощание.

Они обнялись, трижды, по старорусскому обычаю, расцеловались, и Дробот, схватив автомат раненого, лег сбоку от пулемета. Немцы были у подножия гряды, полусогнутые фигурки самых смелых мелькали уже на склоне. Из трех, всего из трех мест звучали по ним ответные выстрелы. Не поддержи защитников гряды огонь пулеметов и снайперов, предусмотрительно оставленных за спиной обороняющихся на скалах, возможно, и эти очаги сопротивления были бы подавлены. Строча из автомата, Дробот время от времени косил глазом на тропу. Саперы уже исчезли, и там, где они перед этим двигались, виднелись две жиденькие цепочки казаков. Значит, разминирование закончено, и по свободному от мин коридору, обозначенному цепочками, сейчас хлынут в долину конные сотни… Держаться, держаться, иначе немецкие пулеметы, окажись на гряде, закупорят этот коридор не хуже, чем колючая проволока и мины.

Граната рванула в полуметре от него, между МГ и казаком–автоматчиком. Взрыв оглушил Дробота, ударил по глазам яркой вспышкой, швырнул на дно окопа. Он не успел прийти в себя, как вторая граната разорвалась в том месте, откуда он только что вел огонь. Теперь его не только бросило на землю, но и резануло болью по низу живота. Когда он хотел подняться на ноги, сил не оказалось. А чужие голоса слышались рядом с окопом. Кое–как встав на четвереньки, он принялся лихорадочно хватать с земли гранаты и расшвыривать их из окопа во все стороны. Своих лимонок было с десяток, зато трофейных гранат с длинными деревянными ручками оказалось два полных ящика, и чужие голоса и звуки стрельбы вскоре потонули в сплошном грохоте гранатных разрывов. Когда гранат не осталось, он выхватил из кобуры пистолет и, работая локтями, подтянул одеревеневшее тело к бровке окопа. Перевернутый МГ, мертвый пулеметчик, казак–автоматчик с наполовину снесенным гранатным взрывом лицом… И ни одного немца не только возле окопа, но даже поблизости. Неужели?..

Да, наконец! Между цепочками пеших казаков, указывавших проход в минном поле, мчались полным наметом всадники в бурках. Часть из них — автоматы и карабины поперек седел — спешила в долину, другие — шашки наголо — разворачивались на скаку в лаву и устремлялись вдогонку за немцами, бегущими от гряды.

— Рубай!

Это было последнее, что видел и слышал Дробот в тот день…

Потом были две операции, горсть извлеченных из тела гранатных осколков, четыре месяца госпиталей… Документы об инвалидности и о полнейшей его непригодности к военной службе, возвращение в родную станицу… Рассказ соседки о расправах зондеркоманд над семьями казаков–фронтовиков, особенно тех, кто сражался в «банде Кириченко», [25] сообщение, что на Кубани формируется добровольческая пластунская дивизия… Военкомат, где он был на следующее утро, и полученный там отказ.

25

«Банда Кириченко» (немецкая терминология) — казачий кавалерийский добровольческий корпус генерал–лейтенанта Кириченко. Вначале состоял из четырех дивизий: двух донских и двух кубанских. В 1942 году все дивизии стали гвардейскими. Позже корпус был переформирован в два — Донской и Кубанский

добровольческие.

— Лейтенант, ведь вы… инвалид. О какой службе может идти речь? Тем более в пластунах.

Штаб пластунского полка, где он появился вечером того же дня, и новый отказ.

— Ничем не можем помочь, друже. Только советом — сходи к комдиву.

Он добился приема у командира пластунской дивизии Метальникова.

— Товарищ полковник… — громко начал Дробот, приложив ладонь к кубанке и вытягиваясь в струнку.

— Вольно, лейтенант, — махнул рукой комдив. Он окинул Дробота внимательным взглядом, задержал глаза на наградах. — Молодцом выглядишь, казак! Офицер, трижды орденоносец… и с характерцем, видать, коли смог ко мне в кабинет пробиться. Только напрасно все это… — Он строго посмотрел на Дробота. — У меня дивизия Красной Армии, а не прибежище для всяких перекати–поле. Признавайся, как попал ко мне: сбежал из госпиталя, не желаешь возвращаться в свою часть после отпуска?

— Никак нет, товарищ полковник. Прошу… — и Дробот протянул комдиву свои документы.

— Посмотрим, лейтенант, посмотрим. — Пока Метальников знакомился с документами Дробота, выражение его лица несколько раз менялось. Вот он закончил чтение, побарабанил пальцами по столу. — Чем могу быть тебе полезен, казак? Ведь ты… — он запнулся в поисках подходящего слова.

Дробот протянул руку к своим документам, вытащил из них две справки. Порвал их на мелкие кусочки, швырнул в открытое окно. Снова замер перед столом Метальникова по стойке «смирно».

— Товарищ полковник, я — боевой офицер Красной Армии и прошу зачислить меня добровольцем во вверенную вам дивизию.

Встав из–за стола, Метальников подошел к окну, какое–то время молча смотрел вниз.

— Последняя должность, лейтенант? — спросил он, не оборачиваясь.

— Командир сабельной сотни.

— У меня сотни не получишь. Примешь взвод. — Он повернулся к Дроботу. — Сколько времени тебе нужно для прощания с семьей?

— Семьи не имею, товарищ полковник. Не имею после оккупации.

— Ясно, лейтенант. Тогда сколько времени необходимо для приведения в порядок твоих личных дел?

— Все мои личные дела уже в вещмешке, товарищ полковник. Разрешите принять взвод сегодня?

— Принимайте, товарищ лейтенант…

Через два месяца после прибытия на фронт Дробот был командиром сотни, еще через три — комбатом. А вскоре тяжелая контузия, после которой о службе в строю не могло быть и речи. Новая должность в отделе контрразведки «Смерш» родной дивизии…

Сбоку раздался шорох, чья–то рука легонько тряхнула его за плечо.

— Товарищ капитан, — зашептал Дроботу в ухо радист, — началось. Бандиты только что атаковали нашу сотню у базы Бира…

11

Оуновцы стояли на поляне ровной шеренгой, было их не меньше взвода. Застывшие лица, внимательные глаза, уставившиеся на Шевчука… Перед шеренгой бандитов, боком к ним, замер их командир.

— Чета–а–а! — скомандовал он, когда Шевчук приблизился к строю. — Положить оружие!

Бандиты одновременно сделали левой ногой шаг вперед, сбрасывая оружие с плеч, согнули ее в колене. Когда они выпрямились, перед шеренгой лежал ряд автоматов и винтовок, слева от них виднелись подсумки с патронами или запасными рожками, справа — гранаты. Оуновский командир расстегнул пряжку ремня, снял с него кобуру с пистолетом и кинжал в ножнах, бросил их себе под ноги. Сорвал с головы высокую шапку со шлыком, выдернул из нее металлический трезуб и швырнул его в кусты. Снова надел шапку, приложил к виску два пальца и строевым шагом двинулся к остановившемуся Шевчуку.