Взрыв
Шрифт:
Шугин понимал: спасает их пока только то, что песок влажен, оттого не текуч, и не дай бог ему высохнуть.
И еще одно понимал Шугин: как ни сваливай все на нелепый случай, он, Шугин, больше всех виноват в том, что произошло. А ведь, казалось, ничто не предвещало беды...
Розовая, гранитная, четырехметровой высоты стена, монолит, у основания своего прихотливо меняла форму, резко выдавалась козырьком.
Когда подкопали песок под козырьком, получилась довольно уютная нора. В ней всегда было прохладно,
Ребята из шугинской бригады, да и сам Шугин любили забираться туда, покуривать, лежа на животе, разглядывать остров, который отсюда, с высокого этого места, просматривался почти весь.
Вот и сегодня, всего полчаса назад, оставив Фому Костюка и деда Милашина внизу, в укрытии, рядом со взрывной машиной и сиреной-ревуном, они забрались сюда, чтобы сверху полюбоваться на то, ради чего они приехали на этот остров, ради чего вкалывали почти два месяца, — на взрыв.
Они искали защиты у камня, а он предал их.
Теперь-то Шугин ясно представлял себе, как все произошло: козырек не был слит со стеной — их разделяла трещина, скрытая под тонким слоем дерна. Пока песок поддерживал глыбу, она была неподвижна. А потом...
Все четверо только-только забрались в нору, устроились поудобнее, и вдруг раздался треск, глыба резко качнулась вправо и вперед, и наступила темнота. Обвал. Еще какое-то мгновение многотонная масса сжимала, спрессовывала влажный песок — и наконец успокоилась. Счастье еще, что нора была достаточно глубока. Иначе смерть была бы мгновенной.
Ловушка.
И вот через двадцать минут Фома Костюк крутанет ручку взрывмашинки, остров вздрогнет от мощного взрыва, и...
Сдвинется ли глыба? Удержит ли ее текучий, неверный песок? Никто не мог этого знать.
А казалось, чего проще — всего полчаса назад послать того же самого Петьку Ленинградского или Ивана Сомова снять дерн с козырька, и все стало бы ясно. Или поставить в пещере крепь, подстраховаться.
Шугин сжал зубы. Песок, попавший на них, противно скрипнул, и Шугин внезапно успокоился, усмехнулся. Чего уж теперь!..
«Женька-то Кудрявцев, наверное, спасется, он лежит у самой стены, да и Сомов, наверное, тоже, — склон довольно крутой, какое-то время глыба будет скользить вправо, в сторону залива, под откос. Они спасутся, и это, пожалуй, справедливо, потому что и Женька и Иван — самые среди нас лучшие».
— Сколько там? — едва слышно пробормотал Петька Ленинградский.
— Минуты три четвертого, — ответил Юрий Шугин.
— Значит, семнадцать осталось, — выдохнул Петька.
— Да, — ответил Шугин.
— Как думаешь, выдержит, не сдвинется?
— Откуда же я знаю? Ты не сердись на меня, Петя. Давай помолчим лучше, — ответил Шугин.
Он чуть-чуть, едва уловимо толкнул Петьку плечом, и тот так же тихо ответил.
—
— Да, — ответил Шугин.
— И мне тоже, — сказал Петька. — И еще стыдно.
— Отчего?
— Да так... По-другому как-то надо было жить.
— Это уж точно, — Шугин тоже усмехнулся.
— Точно, — подтвердил Иван Сомов.
— Ишь ты! Философы! — прошелестел из своего ближнего далека Женька Кудрявцев.
— Не все ж тебе философствовать, Спиноза, дай и другим. — Петька вдруг чихнул. — Песок, бодай его, в нос попал.
До взрыва оставалось шестнадцать минут.
Глава первая
ЮРИЙ ШУГИН
Палуба вздрогнула, катер медленно двинулся вдоль пирса.
Румяно-упругие, как яблоки, лица пограничников неторопливо проплыли мимо Шугина.
Он подмигнул, пограничники улыбнулись в ответ и зашагали к своей полосатой будке — небольшого роста ребята, крепенькие, подтянутые, в зеленых фуражках, с короткими, лоснящимися карабинами за плечами. Совсем молоденькие парнишки, похожие на братьев-близнецов. Но было в них что-то такое не по возрасту серьезное — строгость какая-то, что ли, вежливо-холодная строгость и цепкость взгляда, когда они тщательно сверяли фотографии в паспортах с физиономиями их владельцев.
Чувствовалось: ты пересекаешь пограничную зону.
Петька Ленинградский не преминул скорчить свирепую рожу и сообщить театральным шепотом:
— Коварный враг подслушивает! Бди, служба!
— Вы правы. Проходите, гражданин, не задерживайтесь, — холодно отозвался пограничник.
Теперь, когда катер отвалил, вся шугинская бригада сидела в маленьком, тесном кубрике, азартно трахала костяшками домино. В данных обстоятельствах сам бог велел забивать «морского».
Ребят было четверо. Удобно, никто не обижен.
А Шугин домино не любил. Его раздражала эта пустопорожняя игра и тот нелепый, смехотворный, на его взгляд, азарт, с которым сражались «козлятники». Бригада относилась к этой его странности весьма неодобрительно, а Петька — тот прямо заявлял, что приличному взрывнику без домино никак невозможно, и вообще — липовый тот строитель, который не уважает великой игры. Поначалу Шугин пробовал ломать себя — не хотел выглядеть белой вороной, неловко ему было: ишь, скажут, умничает технарь, выламывается. С таким же, как все, азартом он грохотал костяшками, потирал руки и вопил при выигрыше, но глаза его были тоскливые, и делал он столь неслыханные ошибки, что в конце концов заядлые игроки возмутились и отлучили его раз и навсегда от «козла».