Взрыв
Шрифт:
«Благодарю тебя, господи, за дар твой, за то, что посылаешь мне смерть верную, быструю и безболезненную, за то, что избавляешь от унизительней петли…»
Слова эти Воздвиженский произнес в душе, но ему показалось, что говорит он громко и весь мир вплоть до проплывающих в небе светил слышит его молитву. И, сжимая в руке пистолет, он поднялся в дом.
Мишка не застал профессора во дворе. Он увидел только через стекло веранды, как тот с лампой в руке входит в комнату. «Соль ищет», — подумал Мишка и прислонился плечом к стволу старой вишни…
Когда лезвие ножа коснулось лба и рассекло кожу, Тюрин, казалось, испытал тот наивысший ужас, который
Веревки, конечно, не поддались. Вязал Мишка прочно, и узлы только врезались в кожу, ничуть не ослабевая, но дернулся Жорка с такой силой, порожденной отчаянием, что тяжелый верстак не устоял, наклонился и опрокинулся, придавив связанного Тюрина. Медная гильза с самодельным фитильком упала по другую сторону верстака. Придавленный, еще более беспомощный и по-прежнему обреченный, Тюрин сжался в темноте и глухо захрипел.
Опять наступил короткий провал, потом он уловил запах паленого, гари. По-над полом полз дымок, и Тюрин понял, что коптилка не погасла при падении, а, упав на кучу стружек позади верстака, подожгла их. Казалось, ожидая пыток и смерти, достиг он предел возможного ужаса и отчаяния, но мысль о гибели в огне повергла Тюрина в отчаяние худшее, безысходное. «За что?! За что?!» — хотелось кричать ему. И чуть ли не сильнее жалости к себе терзала Тюрина ненависть к виновникам своих мук, и среди этих виновников выделял он, как ни странно, не Мишку, а свое непосредственное начальство.
В бешенстве Тюрин напрягся и неожиданно оторвался от верстака. Веревка, которой был он привязан к стальной скобе, попала при падении на стружки. Горели они лениво, чахлое пламя никак не могло одолеть сырой ворох, но огня оказалось достаточно, чтобы пережечь натянувшуюся веревку. Тюрин приподнялся и сел, привалившись спиной к верстаку. Он по-прежнему был связан по рукам и ногам, однако положение его изменилось — даже связанный, он мог теперь передвигаться по подвалу.
Переход от полного отчаяния к надежде подействовал на Тюрина подобно хмельному, будто он выпил большой стакан спирта — организм ожил, невозможное показалось возможным, на мгновение он утратил чувство реальности. «Ну, подлюги, узнаете вы Тюрина…» Предвкушение мести подхлестнуло еще больше. Он готов был, извиваясь в своих путах, ползти по морозу километры, лишь бы доползти и расквитаться.
И он пополз. Трудными движениями втягивал под себя связанные ноги и толкал туловище вперед, одолевая пространство от верстака до лестницы. Добрался до нижней ступеньки, уперся в нее локтем, сделал рывок и перекинул тело на ступеньку. Теперь можно было сесть, поднять голову над дымной пеленой, стлавшейся по-над полом, и вдохнуть чистого воздуха. «Узнаете, подлюги, как Тюрина раньше времени хоронить…» Преждевременная радость и подвела его. При очередном рывке Тюрин не рассчитал движения и, стараясь сохранить равновесие, выбросил ноги в сторону от лестницы. Ноги скользнули в пустоте, наткнулись на что-то и опрокинули этот предмет. Тотчас к запаху гари примешался новый неприятный запах. Тюрин опрокинул жестяной бачок с керосином, стоявший у лестницы.
Через узенькую трубочку керосин вытекал на пол, образовав вначале небольшую лужицу, а потом, переполнив ее, побежал струйкой, обходя неровности старых вытоптанных досок, туда, откуда только что приполз Тюрин, — к верстаку и дымившейся куче
На пороге стоял Мишка.
Минуту назад, когда Тюрин извивался на нижних ступеньках, он услыхал в доме выстрел и, вбежав в комнату, увидел Воздвиженского.
Больше он не колебался. Но, ошеломленный смертью профессора, Мишка не сразу понял, что происходит в подвале. Скорчившийся на пороге Жорка не упустил этой секунды. Сжавшись пружиной, он кинулся всем корпусом в ноги Мишке, стараясь достать головой до нижней части живота. Не ожидавший удара, Мишка качнулся вперед и полетел через спину Тюрина вниз. Как неумелый ныряльщик, раскинув руки, он проскользнул по полу, размазав керосин. К счастью, шапка защитила волосы от огня, а ватник смягчил удар. Мишка тут же вскочил на ноги и кинулся назад, к дверям. Из дверей свисали ноги перевалившегося через порог Тюрина. Мертвой хваткой впился Мишка в икры врага и, точно мешок протянув его по лестнице, швырнул назад в подвал.
Там было уже довольно светло, хотя размазанный керосин и не добрался еще до стружек. Но Мишка не замечал назревающей вспышки. Тяжело дыша, он смотрел на Тюрина. Тот казался мертвым. «Сейчас я тебя оживлю», — прошептал Мишка и, присев на корточки, начал расшнуровывать Тюрину ботинки… Его собственное состояние походило на безумие. Он не видел приближающегося к пламени керосина и не слышал шагов Лаврентьева наверху, в доме…
А Лаврентьев стоял в это время в кабинете, где сидел мертвый Воздвиженский. Письмо, которое он нес, больше не было нужно профессору. Наклонившись над столом, Лаврентьев прочитал:
«Доченька светлая, иду к тебе».
Он осторожно вынул листик бумаги из-под пресс-папье, сложил его и спрятал в карман, туда, где лежало письмо Лены. Потом вышел из комнаты и притворил за собой дверь. Подавленный, он спешил покинуть казавшийся мертвым дом, но в доме еще было двое живых. Проходя мимо полуоткрытой двери в подвал, Лаврентьев заметил в ней свет и почувствовал запах дыма.
Мишка между тем снял ботинки. Оставалось подтащить Тюрина и положить его ноги в огонь, но тут слабость снова охватила Мишку. Он ясно представил, как эти белые, холодные ноги сначала покраснеют, а потом начнут чернеть, наполняя подвал отвратительной вонью. И еще он вспомнил книгу об Уленшпигеле, вспомнил, как сжигали Клааса и как страшно было об этом читать. Но все-таки он приподнял ноги Тюрина, чтобы тащить его в огонь. Мишка ждал, что Тюрин будет сопротивляться, и готовился покрепче держать его, но сопротивления больше не было, холодные ноги лишь дрожали, конвульсивно, бессильно подергиваясь. И эта жалкая дрожь окончательно доконала Мишку. Бросив Тюрина, он сел прямо на пол и, опустив голову на руки, зарыдал беззвучно, трясясь от ужаса и отвращения.
А Тюрин, приоткрыв глаза, сквозь дым в полусознании первым увидел в дверях фигуру человека в черном клеенчатом реглане и фуражке с поднятой тульей. Он смотрел, но уже не мог понять, действительно ли видит гестаповца или тот мерещится в предсмертном бреду. Но все-таки он дернулся инстинктивно и толкнул Мишку.
Мишка, очнувшись, оглянулся и тоже увидел гестаповца.
В отличие от Тюрина он поверил сразу и, осознав опасность, вопреки здравому смыслу, обрадовался ей. Ведь она освобождала от необходимости завершать дело, к которому оказался он неспособным, превращала из палача вновь в бойца. В секунду от подавленности не осталось и следа. Мигом оглядевшись, Мишка заметил торчащую из печи кочергу, которая раскалилась наконец и мерцала розовым тусклым светом.