Взять хотя бы меня
Шрифт:
– Что же нам делать? – спросила я у своих наставников, имея в виду: «Наша с Доменикой жизнь катится в ад. Скоро мы окажемся на улице».
– Сегодня у вас есть что поесть? – вопросом на вопрос ответили мне.
– Да. А как же аренда дома?
– Поговори с владельцем. Скажи, что ты заплатишь, как только сможешь. Скажи, что сдержишь слово и тебе можно верить.
Итак, я пошла к Максу Шоуолтеру и рассказала, что у нас стряслась беда. Макс ответил, мол, заплатишь, когда сможешь, не переживай. Но переживания давали мне ощущение, что я хоть что-то делаю, – то, что прежде давала выпивка. Там, где раньше я беспробудно пила – сейчас я часами места себе не находила.
– Переверни
– Так что же нам теперь делать? – вновь вопрошала я, теперь уже имея в виду «Ну хорошо, сегодня у нас все окей, а завтра что?».
– Живи одним днем, – отзывались наставники. – Сегодня у тебя есть крыша над головой. Сегодня у тебя есть еда.
Когда я не переживала, я писала. Ежедневно на этом свете появлялись три страницы моей прозы.
В день, ознаменовавший собой полгода моей трезвости, сценарий «Занятий» внезапно привлек к себе интерес. Мой агент Джефф Берг продал его Paramount, и к вознаграждению дополнительно прилагался рабочий кабинет в киностудии. Наконец-то я стала «настоящим» голливудским сценаристом! Можно теперь ходить в сценарный офис и творить там все, что положено творить сценаристу. А значит, Доменику придется отдать в детский сад, работающий по системе Монтессори. Не будет больше полетов мысли за пишущей машинкой на обеденном столе. Но я была в восторге – до того момента, пока не опробовала все это.
Хотя моим соседом по кабинету оказался добрый и веселый сценарист Дэвид Фриман, я чувствовала себя так, словно сами эти стены загнали меня в ловушку. В моем распоряжении имелся огромный деревянный стол и единственное окно. В длину и ширину офис насчитывал по три с половиной метра. И, как я ни пыталась, у меня не получалось мысленно наколдовать этому месту столько очарования, чтобы хотя бы смягчить ощущение, что я в тюрьме. Я скучала по Доменике. Я скучала по своей новой, но уже такой привычной трехстраничной манере письма. Я скучала по пижамам, из которых можно было не вылезать, царапая что-то за обеденным столом. Офис служил мне плохую службу – он блокировал мои творческие способности. Здесь все сводилось исключительно к продуктивности, к выработке. А чего хочется мне самой? Играть роль писательницы или быть ею?
– Боюсь, мне придется освободить место в офисе, – заявила я испуганному Джеффри Катценбергу. – У меня маленькая дочь, и, думаю, будет лучше работать дома. Но все равно большое тебе спасибо. Я пришлю переработанный текст как можно быстрее.
Я протянула ему ключи от офиса, а с ключами – и весь престиж и шик этой работы. Я сошла с ума? Ведь, пока он у меня не появился, я искренне думала, что могла бы убить за собственный офис на киностудии.
– Ты писатель. Писатели – пишут. И именно творчество делает тебя писателем, – заверили меня наставники.
Творчество, а не обед в киношном буфете. И не место на студийной парковке. И даже не кабинет с моим именем на двери.
«Творчество делает меня писателем» – к этой простой истине нужно было еще привыкнуть. Домой я вернулась с большим облегчением. Я буду просто счастлива писать новый материал с Доменикой, ползающей под столом возле моих ног. И хотя я не выражала это именно такими словами, но ни на секунду больше не усомнилась в мысли, что кинобизнес Господу тоже по плечу. Может, и не стоило мне тусить в Paramount и играть в политику. Может, мне просто стоило писать. Возможно, Бог пожелал
Продав студии Paramount сценарий, я смогла отдать долг Максу. А также расплатиться по счетам в Almor Liquor.
– Вы по-прежнему не пьете? – поинтересовался тамошний менеджер, когда я закрывала кредит. Пришлось ответить, что да, я по-прежнему не пью и что трезвость оказалась удивительно приятным ощущением. Надо было еще сказать, что трезвость и все, что произошло благодаря ей, стало для меня откровением, – но я не сказала.
Когда моя творческая одержимость сократилась до вполне посильных трех страниц в день, у меня вдруг появилось время для других занятий. Вместо того чтобы сидеть за столом, помешавшись на словах-словах-словах, я завязывала шнурки на трекинговых ботинках и отправлялась на Голливуд-Хиллз. Я жила недалеко сразу от двух каньонов – Николс и Лорел – и вскоре поняла, что есть что-то будоражащее в ежедневных вылазках в скалы. Я предпочитала каньон Николс и часто устраивала прогулку по довольно трудному маршруту – десятикилометровой петле, поднимавшейся по каньону до Малхолланд-драйв, а затем возвращавшейся обратно. Прогулки, как я обнаружила, оказались полезны для творчества. Шаг за шагом, я приближалась к ясности относительно сюжета и персонажей. Иногда сразу спешила домой, чтобы поскорее сесть за работу. Иногда просто тянула время, восхищаясь попавшейся по пути гревиллеей или жакарандом и размышляя, что поистине Лос-Анджелес не зря называют городом ангелов – благодаря в том числе его флоре и фауне.
Шаг за шагом я также научилась молиться. Каждый день лезла по скалам то вверх, то вниз; и как укреплялись и становились сильнее мои мышцы, так же укреплялся и закалялся дух. Мои наставники советовали мне молить Бога, чтобы Он явил свою волю обо мне и дал силы выполнить ее. Это я и пыталась сделать на своих ежедневных прогулках. «Какова Твоя воля обо мне?» – вопрошала я, а потом слушала. Порой я получала ответ только в конце прогулки. Порой он был настолько элементарным, что в обычной ситуации просто затерялся бы среди более сложных вариантов. Например, испрашивая Божьей воли, я могла услышать что-то вроде «Просто пиши дальше» или «Своди Доменику в зоопарк».
Это были обыденные, исполнимые задания, и меня все чаще стала озарять идея, что жизнь состоит не из размышлений, а из поступков. Своими действиями я могла создавать жизнь. Это умозаключение оказалось для меня большой новостью. Я привыкла воспринимать жизнь как умозрительную конструкцию. Теперь же стало ясно, что она рождается из наполненных поступками дней, из которых в свою очередь складываются тщательно выстроенные плодотворные периоды. Так у Доменики началась насыщенная событиями жизнь.
По выходным я возила дочь на пони-прогулки в Гриффит-парк. Сама одетая в бриджи и сапоги, я учила Доменику основам верховой езды.
– Держи кулаки ближе к холке, не задирай руки. Не дергай за поводья. Тяни пятки вниз.
У меня есть фотография малышки Доменики на спине пони. Она улыбается в камеру, и я улыбаюсь за ее плечом. У нас сегодня великое приключение – мы вместе исследуем совершенно новый мир, мир ЛОШАДЕЙ. В моей семье бытует шутка, дескать, зверей в наших семейных альбомах больше, чем людей. У меня сохранились фотографии и моих собственных первых дней в седле. Я, совсем крошка с блондинистыми волосами, машу в камеру, сидя на пегом пони. Обучая Доменику езде верхом, я соблюдала семейные традиции. Девочки Кэмерон все прекрасные всадницы. Доменика – тоже всадница, тоже отпрыск клана Кэмеронов.