Взять живым!
Шрифт:
— От так, приймайте прохладитэльну ванну, — сказал Шовкопляс, вспомнив, как сам бежал по кювету, заполненному жидким снегом и водой. — Куды? Купайся, фриц! Купайся! — приговаривал Шовкопляс, стреляя в тех, кто высовывался из кювета.
Через два часа разведчикам было уже не до шуток, их окружало до батальона пехоты. Правда, это был не линейный батальон, а фольксштурмовцы, группами прибывающие по шоссе на машинах. Но зато артиллеристы и минометчики из укрепрайона били точно. Подошли три танка и с того берега начали обстреливать окопы разведотряда. Один танк попытался перейти
Два других танках подошли вплотную к берегу. Гитлеровцы знали, что у русских нет артиллерии, а гранаты через реку не добросишь. Огнем в упор танки принялись уничтожать разведчиков. Отпускали по снаряду на человека. Вскрикнул перед смертью Кожухарь. Вздыбилась и задымила земля там, где стоял, припав к автомату, Севостьянов.
«Ну все, — подумал Ромашкин, — ускользнуть взводу некуда — впереди Инстербургская линия, за мостом вражеские танки. Остаться в траншее — гибель, танковые пушки пробивают косогор насквозь». Василий взглянул на корреспондента. Тот спокойно писал, положив на колени планшетку. «Не понимает обстановки. — Ромашкин даже позавидовал ему. — Так легче умирать. И зачем мы взяли его? Жил бы хороший человек, работал в газете, не надо было ему связываться с разведчиками».
И все же Ромашкин не чувствовал предсмертного холода в груди. Верил: и на этот раз останется жив.
Он не ошибся. Выручил его танкист Угольков.
Четыре пушечных выстрела почти залпом грохнули с опушки леса, и оба немецких танка окутались дымом. Один сразу же запылал ярким огнем, другой испускал ядовито-желтый дым.
— Вовремя, братцы! — вздохнул с облегчением Ромашкин.
Но вскоре и оттуда, где прежде сидели автоматчики Щеголева, полезли немецкие танки. Одновременно группа фашистов перешла реку по льду, неожиданно выскочила из-за кустов и кинулась на разведчиков. Началась рукопашная.
Стреляя в упор по фашистам, Ромашкин не забывал и о корреспонденте, старался прикрыть его огнем. Но тот и сам не растерялся, смешно вытягивая руку, стрелял из пистолета, будто в тире, как его учили где-то в тылу. И попадал! Гитлеровцы падали перед ним, Ромашкин это видел.
Нападение отбили, но Василий понимал, что долго не продержаться. Зло крикнул на Жука:
— Ну, где же батальон в конце концов?
Радист виновато опустил глаза, стал вызывать:
— «Сердолик», «Сердолик», я — «Репа»…
Патроны были на исходе. Ромашкин приказал собрать автоматы и магазины перебитых на этом берегу гитлеровцев.
— Здорово мы их! — радостно сказал Птицын.
По его счастливым глазам Ромашкин донял: Птицын
Вдруг Птицын ойкнул, выронил пистолет и, согнувшись, упал на дно окопа. Ромашкин и Пролеткин бросились к нему. Подняли, помогли сесть.
— Ну, все. В живот. Это смертельно, — сказал сдавленно Птицын.
— Погоди, разберемся, — пытался успокоить Ромашкин, разрезая ножом гимнастерку. Он убедился — действительно пуля вошла чуть выше пупка. «Да, не жилец, — горестно подумал Ромашкин. — В расположении своих войск хирурги еще могли бы спасти…»
Ромашкину было жаль капитана, который и смерть встречал спокойно, с достоинством. Настоящим парнем оказался в бою! Даже в рукопашной, где теряются опытные вояки, вел себя прекрасно. Как же ему помочь?
Птицын печально смотрел на Ромашкина снизу вверх и напоминал святого, какими рисуют их на иконах. Он ждал, как приговора, что скажет Ромашкин. И Василий все же нашел возможность его выручить даже в таком безвыходном положении.
Перевязав рану, он достал плащ-палатку, расстелил на дне траншеи, велел:
— Ложись.
Птицын, закусив губы, повалился на бок. Он лежал, скорчась, и тихо стонал.
— Бери, Иван, и ты, Шовкопляс, понесем к танкам. Остальные прикройте нас огнем! — приказал Ромашкин.
Прячась за сгоревшей на мосту машиной, а потом за подбитым танком, разведчики с раненым прошмыгнули к лесу, туда, откуда стреляли танки Уголькова. Он весело встретил их, но, увидав окровавленного капитана, воскликнул:
— Эх ты! Надо же…
— Давай машину с лучшим механиком-водителем, посади туда капитана — и на предельной скорости назад, к своим. Капитан ждать не может. Понял?
— Сделаем, раз надо, — угрюмо сказал танкист.
— Ну, будь здоров, капитан, поправляйся. Извини, что так получилось.
— Разве вы виноваты, — тихо произнес Птицын.
— Лучше бы не ходил с нами. Ну ладно, крепись. А ты, Угольков, правильно понял обстановку. Спасибо тебе, выручил нас. Смотри только, чтобы тебя не обошли.
— Я круговую оборону организовал, — весело сказал Угольков.
— Давай-ка поддержи нас на обратном пути, — попросил Ромашкин.
— Есть поддержать, — отозвался ротный. — А ну, хлопцы, взять на прицел фрицев, чтобы ни одна падла не посмела в старшого стрелять!
Разведчики вернулись к мосту. Танк с закрытыми люками осторожно уходил вдоль опушки.
Настал вечер, серый, сырой, знобкий. Едкий туман, как дым, пощипывал глаза, мешал дышать. Разведчики в траншеях продрогли, шинели отяжелели от влаги, сапоги раскисли в жидком месиве.
— Ну и зима у них, — скрипел Голощапов, — язви их в душу! Наши морозы не нравились, а сами чего организовали? Это же не зима, чистое издевательство над военными людьми.
Ромашкин ощущал и озноб и какой-то внутренний жар. «Не заболеть бы. В мирное время в такой слякоти давно бы уже все простудились. К тому же без горячей еды, без отдыха вторые сутки. Если к ночи батальон не подоспеет, фрицы нас дожмут…»