Взять живым!
Шрифт:
— Господа руски золдатен, пожалуйста, нет гранаты, не стреляйт уф это подвал. — Он показывал на низкие полуокна, выходившие на тротуар. — Там нихт немецки золдатен, там есть майне фрау, мой жина, мой бедни больной Гертруда.
— Не бойтесь! Мирных жителей мы не трогаем, — сказал Ромашкин.
— Я, я, — вздохнул старик и посмотрел на часы, которые остановил Пролеткин.
— На всякий случай повесьте над окном белый флаг, вон как те, — посоветовал Ромашкин, указывая на простыни, свисающие из окон в глубине
— О, я! Я хотель такой флаг, но боялся офицерен унд золдатен эсэс. Он бросайт гранатен, где есть такой бели флаг.
— Откуда вы знаете русский язык?
— Я был руски плен, первый мировой война. Их бин золдатен оф кайзер.
— Во, братцы, исторический «язык», — весело сказал Пролеткин.
Ромашкин подумал: «Может, его Колокольцев ловил? Он же был „охотником“ в ту войну. Но мало ли тогда было „языков“ и разведчиков! У старика надо бы узнать что-нибудь более полезное».
— Скажите, нет ли в замок подземных ходов? Каких-нибудь каналов, речек под стенами?
— О, найн! Найн! дер Кенигсен-палас есть отшен крепкий, отшен крепкий оборона. — Немец помолчал. Потом, окинув солдат посветлевшим взглядом, сказал, тыча желтым скрюченным пальцем в сторону красных стен: — В это дверь…
— Ворота, — подсказал Саша.
— О, я! Данке шен. В это ворота ехал генералиссимо Сувороф — он бил генерал-губернатор Остен Пруссия.
Увидев, какое впечатление произвели его слова, еще более радушно сообщил:
— Это ворота ходил Наполеон Бонапарт нах Москау!
— А назад пробежал мимо этих ворот, — вставил неугомонный Саша.
Разведчики засмеялись, а старик, не понимая причины смеха, настаивал:
— Нет мимо — прямо здесь марширен!
Поскольку старик больше не сообщал никаких исторических сведений, Ромашкин спросил:
— Кто выехал из этих ворот двадцать второго июня сорок первого года?
Старик обреченно покачал головой:
— О, майн гот! Это нельзя было делать. Правильно сказаль мудри канцлер Бисмарк — нельзя делать война с Россия. Тот день отсюда ехал ин машинен фельдмаршал Ритгер фон Лееб.
— Данке шен, — поблагодарил Ромашкин, давая понять, что у них больше нет времени для разговоров.
Старик ушел, качая головой и тихо бормоча «Майн гот, майн гот».
Над разведчиками волна за волной прошли самолеты и сбросили бомбы на замок. Вздрогнула и затряслась земля. Красная кирпичная пыль и черный дым поднялись выше зубчатых башен. Взвод самоходных пушек бил в одно и то же место, чтобы сделать проломы. Но стены были четырехметровой толщины, а попасть «снарядом в снаряд» было не так-то просто.
Через несколько часов весь замок, как больной оспой, был изрыт глубокими кавернами. Стены и несколько башен обвалились внутрь двора, над которым клубился дым и взметнулись языки огня. Кто мог уцелеть там после такого ужасного обстрела
Первый штурм замка был отбит.
Бомбардировка и артиллерийский обстрел возобновились. А к вечеру Ромашкин уже ходил внутри замка. Солдаты, взявшие его, сидели здесь же во дворе, заваленном обломками стен, черпали ложками из котелков борщ и кашу, запивали еду винами, извлеченными из погребов, дымили трофейными сигаретами.
День девятого апреля уходил в историю. Последние выстрелы слышались со стороны кенигсбергского зоопарка. Оттуда шли колонны пленных в обвисшей грязной форме, с мрачными лицами, испачканными сажей.
Пленные боязливо уступали дорогу, когда им навстречу попадались измученные группы людей в полосатой одежде узников. Это были освобожденные из лагерей, тюрем, подземных заводов — поляки, французы, голландцы, англичане, югославы, румыны, греки, итальянцы. Они шли весело, поднимали вверх сжатые кулаки, кричали нашим бойцам:
— Рот фронт!
— Спасибо!
Чернявый со впалыми щеками француз в полосатой робе, но уже в берете, вышел вперед и, блестя счастливыми глазами, обратился к Ромашкину, протягивая какую-то бумагу:
— Тоуварищ, передайте это для ваше командование, для ваше правительство!
И ушел, приветливо махая рукой.
Ромашкин прочитал:
«Господин премьер-министр, господа советские генералы, товарищи советские солдаты. Мы, французы, узники фашистов, выражаем вам в наш самый счастливый день очень большую благодарность за возвращенную нам свободу и жизнь. Мы никогда не забудем вас, дорогие друзья. Будь проклят фашизм!
Да здравствует Советская Армия!
Да здравствует СССР!
Да здравствует Франция!»
В конце множество подписей.
Ромашкин отдал эту бумагу подполковнику Линтвареву.
— Это очень ценный документ, — сказал замполит. — Его надо послать в газету.
Сверхмощная неприступная крепость Кенигсберг была взята Советской Армией в течение трех дней.
Впервые за всю войну не нужно было спешить, перегруппировываться и отправляться на какой-то другой участок. Бои в Восточной Пруссии почти всюду закончились. Только на Земландском полуострове, на берегах залива Фришес-Хафф, добивали сбившиеся туда остатки прусской группировки. Но там было достаточно наших войск, и части, взявшие Кенигсберг, остались вроде бы без дела.