Взыскание погибших
Шрифт:
— Это особо отмечено будет, — сказал Святополк.
Рейнберн высунулся вперед, понимая, что сейчас надо слышать каждое слово. Но Анастас уже решительно брал над ним верх:
— Надо идти в храм и возопить. А потом объявить, что ты славу Владимира перенимаешь и народ киевский под свою руку берешь. А митрополит Иоанн пусть благословит при боярах, которых в храм надо созвать.
— Так, — заискивающе сказал Рейнберн, но Анастас даже не посмотрел на него, расчетливо и точно ведя свою игру.
— Боярам
Святополк быстро прикидывал, почему лобастый грек так заботится о нем, какая у него тут корысть. Ясно, что хочет возвыситься, а на Бориса у него надежды нет. Что ж, надо брать в помощники грека, ибо в Киеве вера христианская, и сейчас нужен Анастас, а не Рейнберн.
— Идем, Анастас, расскажешь, как должно в храме себя вести, чтобы вышло благостно и по правилам.
Каменный гроб с телом Владимира поставили на возвышение, покрытое пурпурным бархатом. Владимир лежал в княжеской шапочке, в богатом скарамангии. Ладони были сложены на груди, в пальцы вставлена горящая свеча.
Митрополит Иоанн стоял в изголовье гроба, держа в руках молитвенник в красном сафьяновом переплете.
Святополк поцеловал холодный лоб Владимира и опустился на колени.
— Ныне познал я, что Господь спасает помазанника Своего, — читал Иоанн прекрасным голосом, — отвечает ему со святых небес Своих могуществом спасающей десницы Своей. Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся.
«К чему бы это он? — думал Святополк о словах молитвы. — Мою сторону возьмет или Бориса?»
— Они поколебались и пали, — продолжал Иоанн, — а мы встали и стоим прямо. Господи! спаси царя и услышь нас, когда будем взывать к Тебе.
«Спаси царя… От кого и от чего? Это меня сейчас надо спасать от братьев — будут желать моей смерти. Но только я не дамся…»
— Господи! силою Твоею веселится царь и о спасении Твоем безмерно радуется, — Иоанн испытующе посмотрел на Святополка. — Ты дал ему, чего желало сердце его, и прошения уст его не отринул. Аминь.
— Аминь, — повторил Святополк и поднялся с колен. — Ныне, прощаясь с отцом нашим великим князем Владимиром, воздавая почести и хвалу ему за великие дела его, — Святополк к своему ужасу обнаружил, что не может говорить твердо и властно, потому что голос его дрожал и сипел, — за великие дела его, — повторил он, пытаясь усилить голос, но вышло еще тоньше и противнее. — Объявляем себя наследником славы его и стола Киевского по праву старшинства, от Бога завещанного. Благослови, владыко! — Святополк подошел к Иоанну и опустился на колено.
Иоанн, старец крепкий и не робкого десятка, закаленный духом и телом, сдвинул морщины на высоком лбу.
Черные глаза его под
Святополк поднял голову и посмотрел на Иоанна. Тонкие губы Святополка раздвинулись, и страшная ядовитая улыбка исказила лицо, а глаза налились сладкой злобой.
Иоанн понял: надо благословлять. И благословил…
На всех концах Киева биричи кричали о новом великом князе. Как и при Владимире, открыты были все княжеские кладовые, но люди ели и пили как-то вяло, словно по обязанности.
У статуй корсуньских вздыбленных коней, где при Владимире гулянье шло широко и даже буйно, так, что гридням (телохранителям, состоявшим в дружине древнерусских князей) приходилось порой растаскивать дерущихся, а кого-нибудь даже и в поруб сажать, нынче пили без смака, лениво перебрасываясь словечками.
Справа от медных коней силился подняться с земли пьяный человек.
Два гридня, осушив уже неизвестно какую братину, время от времени поглядывали на пьяного.
— Если не поднимется, то не встанет, — сказал один.
— Кажись, бочкарь Филипп.
— Кузнец Минька, — сказал старый смерд, подставляя братину черпальщику.
— А я говорю, что если не поднимется, то не встанет! — гридень обиделся, что никто не засмеялся его шутке.
— Оно конечно! — отозвался старик-смерд. — Если у кого глаз нет, ноги не идут. А у кого идут, тот пить не любит, а все больше ест.
— Чего ты несешь?
— Жарко! — старик бочком протиснулся к черпальщику.
— Того и гляди — гром грянет и змеи огненные с небес полетят, — сказал убогий горбун.
— Это почему?
— Сыновья и братья наши в чисто поле биться вышли, а мы гульбу затеяли.
— Нам велено.
— Велели Матрене по ягоды идти, она двоих и родила.
— Хо-хо. А тебе кто горб пришил?
Убогий уже хотел осушить братину, но остановился.
— Ужо придет князь Борис, тогда скажет, — он выплеснул мед в пыль и захромал прочь.
Не получалось веселья и в покоях великого князя.
Святополк раздал дорогие подарки боярам, старейшинам градским, поднес дары младшей дружине и всем, кто заходил в княжеский терем. Столы были накрыты по всем галереям, и Святополк потчевал кого нужно и не нужно, сам этому удивляясь и злясь.
«Что со мной? — думал он, когда пьяные голоса наконец умолкли, а он ушел в опочивальню. — Будто я взял, что мне не принадлежит. А все потому, что сызмальства Владимир везде вперед совал Бориса. Они хотели украсть у меня стол и дом, да только не вышло по-ихнему».