Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I
Шрифт:
— Неудобство?
Кажется, это слово раздражает дознавателя — его дыхание становится неровным.
— Вы были слабаками, — говорит он грубо и обвиняюще. — Вы вернулись сюда, как гнусные трофейщики, чтобы подбирать жалкие крохи того, что сами позволили уничтожить. Будь это мой мир, я ни за что не покинул бы его и убил бы любого, кто посмел приблизиться к нему. И пропади пропадом все приказы моего примарха! Вы оказались слабыми, капитан Каллистон. Слабыми!
Он подчеркивает это слово, будто плюется им. Я чувствую, как его тело придвигается ближе. Теперь силуэт
— Если бы мы знали… — начинаю я, пытаясь оправдываться. Не понимаю, почему я чувствую настоятельную потребность сделать это. Не имеет значения, что этот дознаватель думает обо мне, поскольку моя совесть чиста.
— Если бы вы знали! — ревет он, прерывая мои робкие попытки и обдавая лицо брызгами слюны. На мгновение мне кажется, что он впал в ярость, но потом я понимаю, что дознаватель смеется. — Только послушай, что ты несешь, легионер Тысячи Сынов! Вы всегда были такими самодовольными, расхаживая по мирам, завоеванным доблестью других легионов, и упиваясь своим высшим пониманием того, что мы нашли для вас. Грязная военная работа была не для вас. О нет! За вас ее всегда делали другие воины, рисковавшие жизнью в сражениях, чтобы вы могли часами просиживать в своих библиотеках. Вы хоть догадывались, как мы вас презирали?
— Мы прекрасно знали об этом, — говорю я.
Это правда — мы действительно знали, насколько наши братья не доверяют нам, и поэтому изо всех сил старались их не провоцировать. Он не прав, говоря, что мы похвалялись своим высшим знанием. Напротив, мы скрывали его и пытались демонстрировать как можно реже. Выходит, и инстинктивное поведение можно истолковать превратно.
— Знали?! Вы могли бы сражаться как воины, а не заниматься колдовством. У вас был выбор. Я не понимаю!
Был ли у нас выбор? Просперо являлся миром, пропитанным психическими возможностями Великого Океана. К добру или нет, но это коснулось всех. Я не думаю, что мы могли отказаться от возможностей, которые это открывало, даже зная, что другим легионам сие не по вкусу.
В конечном счете, этот вопрос лишен смысла. Мы сделали то, что сделали, и никакая сила во Вселенной не может изменить прошлое.
— Мы сражались, — отвечаю я, вспоминая покорение Сорокопута, когда сам Магнус вел нас в битву. Он был великолепен, неудержим, как Русс или Лоргар — любимый сын Императора в каждом шаге. — Мы сыграли свою роль.
— Теперь этому конец, — парирует мой оппонент с жестоким удовлетворением. — Ваша роль действительно сыграна. Ваши пирамиды разрушены. А вашему ублюдку-примарху свернули шею.
Он ненавидит нас, и эта ненависть не стала слабее после унижения моего легиона. Может, поэтому он и притащил меня сюда. Чтобы позлорадствовать. Мое мыслезрение начинает проясняться, и я чувствую ужасную неудовлетворенность, кипящую в моем дознавателе. Его оставили здесь, в то время как остальные отправились покорять другие миры. Это одна из причин его гнева. Скоро он выплеснет его на меня.
Но я не могу поверить, что эта причина единственная. Теперь я понимаю, как мало мне известно.
Могу ли я использовать неуравновешенность моего дознавателя? Не выдаст ли он тайну, если я стану побуждать его к этому? Опасный путь! Его сдерживаемый гнев сродни ярости дикого зверя — свирепой и безрассудной. С другой стороны, мне нечего терять. Мой легион рассеян, примарх пропал, родной мир превращен в безжизненный каменный шар. Мне бы хотелось получить хотя бы часть ответов на вопросы, прежде чем он утратит контроль над бушующим в нем пламенем и прекратит наш разговор.
— Магнус жив, — говорю я. — Если бы он умер, я бы знал. Мы вернулись сюда именно потому, что надеялись его найти. Похоже, тебе известно все и про нас, и про то, что случилось с планетой. Ты намекаешь на то, о чем я могу лишь догадываться. Поскольку тебе известно много, а мне мало, может, мне стоит задавать тебе вопросы?
В почти полной темноте я замечаю лишь мгновенную грязно-серую вспышку. Вылетевшая из тьмы латная перчатка хватает меня за горло. Пальцы сжимаются, причиняя боль, как раз между подбородком и стальным ошейником, удерживающим мою голову.
— Ты для меня добыча, изменник, — кровожадно рычит голос. — И ничего более! Если забудешь об этом, умрешь мучительной смертью.
Эта угроза немногого стоит. Однако, пытаясь вздохнуть, я понимаю кое-что другое. Силы, черпаемые мною из эфира, возвращаются. Конечно, они пока еще малы, но потихоньку вливаются в меня в полутьме. Быть может, он знает об этом, а может, и нет. В любом случае, теперь передо мной забрезжила надежда. Чем дольше все это продлится, тем сильнее я стану. И, возможно, стану достаточно сильным, чтобы порвать оковы.
Лишенные дара воины всегда недооценивали возможности разума. Несомненно, потому что мы, наделенные этим даром, никогда не любили пользоваться им без крайней необходимости.
Дознаватель разжимает кулак, и я жадно глотаю пахнущий кровью воздух. Он отодвигается, хотя я продолжаю чувствовать его возбуждение. С трудом сдерживает ярость, словно голодного зверя, рвущегося с ненадежного поводка.
— Сколько человек было в твоем отряде? — спрашивает он, с трудом беря себя в руки.
Это хорошо. Надеюсь, у него еще много таких вопросов. Я буду подробно отвечать на каждый из них, дожидаясь, когда способность повелевать эфиром возвратится.
— Девять, — говорю я, и хотя голос мой звучит угрюмо и зло, в душе разгорается предвкушение того, что должно случиться. — Нас было девять.
Ранее
Когда Каллистон подошел, Фарет сидел на корточках у подножия колонны. Она переломилась на высоте около двух метров, усеяв камнями все вокруг. Впереди виднелись развалины других сооружений; от некоторых остались лишь раскачивающиеся над глубокими воронками балки.