Welcome to Трансильвания
Шрифт:
— О котором он никогда не узнает.
— «…когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была втайне…» [34] .
— Вы страшный человек, Стив. Дабы достичь цели, не пощадили и Божественное писание. Да и что за цель-то? Вы же читали досье…
— И досье, и еще кучу всякой тягомотины. Все не то. Я хочу истории, Полли. Не академического отчета, безупречного и бесспорного, а рассказа, полного эмоций и сомнений. Я хочу живого Камаля. Вы это умеете, я знаю. К тому же я хочу этого не потому, что я этого просто хочу. Он в деле, которым нам предстоит
34
Матфей, 6:3-4.
— Софистика, полковник. Но так уж и быть, слушайте. Однако не рассчитывайте на сагу. Все очень коротко и очень просто. Для нас. А вот для Ахмада Камаля — так звучит его настоящее имя — печально. Он опоздал родиться. Ибо родись Камаль в начале века, сегодня мы говорили бы о нем, как о втором Онассисе. Возможно, мы даже не вспомнили бы сегодня, кто такой был Аристотель Онассис, потому что большинство его безумных авантюр совершил бы Ахмад Камаль. Кстати, вот вам злая ирония судьбы — изменить достаточно было только дату рождения, ибо место — турецкая Смирна — стала родиной и одного, и другого. Но — время. Ахмад родился в 1959-м, прошло почти полстолетия. Мир сильно изменился. Малообразованным, но сообразительным и ловким, самоуверенным, беспринципным и бесстрашным простолюдинам судьба уже не дарила при рождении воздушный шарик везения. Который при удачном стечении обстоятельств и попутном ветре мог вознести проходимца к вершинам мирового истеблишмента. Разумеется, выбиться в люди можно было и в семидесятые, когда наш герой созрел для мировой славы. Но для этого недостаточно было просто слетать в Аргентину и предложить тамошнему премьеру выгодную сделку. С чего, собственно, начинался Онассис.
— В середине семидесятых премьер-министр Аргентины его бы попросту не принял.
— И я о том же. Мир изменился. Требовалось уже некоторое образование, желательно престижное, и даже очень престижное. Начинать карьеру — если речь, разумеется, шла о финансовой карьере — принято было в крупных корпорациях, в лоне которых выросло, к слову, большинство сегодняшних магнатов. Были другие варианты. Конечно, были. Рискованные, на грани фола. Разумеется, это не остановило бы амбициозного Камаля. И никогда не останавливало, кстати.
— И не останавливает. По сей день.
— Верно. Скажу больше: в конечном итоге он добился своего — стал богат. Очень богат, вполне, скажем так, сопоставимо с Онассисом в пору его расцвета. Но… Вот она, Стив, главная гримаса судьбы! Цена обретенного была теперь совершенно иной.
— Он стал миллиардером, но не стал Онассисом.
— Точенее не скажешь.
— А хотел именно последнего?
— Да. Для него великий грек — кумир и вызов одновременно. Иногда мне кажется, Камаль готов расстаться со многим, если не со всем, кроме жизни, чтобы Аристотеля не существовало в мировой истории вовсе.
— Как всякий недоучка, не привыкший к скрупулезным исследованиям, он просто не слишком внимательно изучил житие своего кумира. А тот — вот вам, Полли, еще одна ухмылка судьбы — вывел однажды несколько правил для таких же безродных выскочек, каким был сам. «Десять секретов, которые привели меня к успеху» — кажется, это называлось так или как-то иначе. Но смысл точен. Так вот, один из секретов Онассиса — никогда не тратить время на изучение чужих успехов. Наш малыш, судя по всему, поступил с точностью до наоборот.
— Действительно,
— К тому же в разное время его финансы, как говорят русские, пели романсы.
— На это обстоятельство Камаль, разумеется, не мог не обратить внимания, а в результате — простите уж за банальность! — пришел к сакраментальному «не в деньгах счастье» и бросился на поиск других составляющих.
— Высший свет?
— Ну, разумеется. Он заметался между Европой и Азией, не будучи принят нигде. Тогда в разное время появились Алекс Камали, и Ахмад Камаль, и даже Ахмад аль Камаль. В конечном итоге — все то же. Двери открылись, но, оказавшись в высоких гостиных, он, во-первых, так и не стал там своим, а во-вторых, раскусил еще более горькую пилюлю. В начале восьмидесятых приняты были многие.
— Если не все, кто этого хоть немного желал. Прорыв Онассиса снова оказался не по зубам. Сэр Уинстон Черчилль уже не совершал морских круизов [35] . Новые премьеры, президенты и иже с ними охотно позировали на борту многих роскошных яхт. Слишком многих.
35
У. Черчилль был частым гостем на борту яхты «Кристина», принадлежащей Онассису.
— А сойдя на берег, немедленно забывали имя владельца.
— Слегка притянуто за уши, но по сути — верно.
— Разумеется, он пытался жениться…
— Но быстро понял, что брак в наши дни означает еще меньше, чем простое приглашение на five o'cloc [36] . К тому же, согласитесь, Хиллари Клинтон никогда не составит конкуренцию Жаклин Кеннеди.
— Да и Билл, надо заметить, некоторым образом еще жив…
— Ну, это, как известно, дело поправимое.
— Пожалуй. Однако не говорите мне, что он остановился.
36
Пятичасовой чай.
— Нет, разумеется. Да вы и сами знаете это ничуть не хуже меня. Теперь он стал старше, умнее, осторожнее, богаче. Он почти знаменит. Возможно, любит и кем-то любим. Но, как и прежде, одна лишь страстишка сжигает его душу — он хочет потрясти мир, а вернее, покорить его. Взбудоражить, заставить говорить и думать о себе. Он хочет былой славы Аристотеля Онассиса, но никак не может взять в толк, каковы теперь должны быть слагаемые такого успеха. Но — ищет. И не оставляет поисков.
— На очереди — клонирование людей?
— Похоже — да. Однако, полагаю, и здесь не обретет желаемого. К тому же слава, если таковая и полыхнет достаточно ярко, увенчает отнюдь не головы ученых, проводивших эксперимент, и уж, конечно, не финансиста, давшего денег. Внимание будет привлечено к продукту. В лучах софитов искупаются клоны.
— Если доживут.
— Можете не сомневаться, он тоже думает об этом, отсюда идиотский список претендентов — Гитлер и… Дракула.
— Ну что ж! Спасибо, Полли. Я получил то, на что рассчитывал, — увидел нашего незадачливого героя. Так, как если бы он вдруг оказался в кресле напротив. Более того — я рассмотрел и расслышал его настолько хорошо, что, пожалуй, не имею более вопросов. Разве что один. Но этого вы, разумеется, не знаете. И потому спрашивать бесполезно.