Я – Беглый
Шрифт:
— Ну, у тебя баба знатная, далеко от неё не уйдёшь.
— Да уж там заместитель, видно, есть. Что-то и не звонит.
— Ладно, ты мужиком будь. Сопли распускаешь. Проводи-ка меня до могилки, хочу посмотреть. Я по весне ему буду новую ставить, а то уж столбы стали подгнивать. Ты с Крюком не поговоришь? Вы ж с ним были кореша. Пускай он варит оградку на полную катушку, я специально накопила. Торговаться не стану.
— Добро, — сказал я. — Я его как раз видел только что. Пойду обратно, зайду к нему в мастерскую. Уж кому-кому, а Витьке твоему оградку замостырим.
Мы с ней потихоньку
— Ох, зима нынче страшная, умотались ребята. То, зараза, подморозит, то подтает. Чистый лёд, а не грунт. Когда пришли мы на могилу Виктора, Роза достала бутылку и хорошей закуски. Граненый стакан надет был на пику ограды, и она аккуратно промыла его снегом, а потом протёрла насухо чистой тряпкой.
— Ну, Миш, давай. Царствие ему небесное, вечный покой, — мы выпили.
— Знаешь, а ведь у нас с ним любовь-то была. Была-а-а… И он мужик-то ласковый был. Не то что другой сграбастает бабу. Как медведь. Нет. Он любил. Умел. Сердце у него было. Мне тут батюшка говорил, это его бесы одолели. А у меня который был бес, он был самый страшный. Вот он их всех пересилил. Давай-ка ещё по махонькой.
Мы выпили ещё и она покрошила птицам хлеба.
— Слышь, Мишка, а вот поверишь: я с тех пор ни разу ни на кладбище, ни в лесу снегирей уж не видела. И, думаю, никогда уж мне их не увидеть. Может только перед самой смертью. А жить-то ещё долго.
Она всплакнула, и мы простились. Я зашёл к сварщику по прозвищу Крюк и договорился с ним о витькиной ограде. Мне нужно было торопиться. Я улетал на остров Ганталуо. Я уже там был несколько дней, вернулся и вот сижу у компьютера. Ведь при таких полётах время иначе идёт — иногда быстрее, иногда медленней.
Когда я сошёл с самолёта к трапу подбежал чернокожий мальчишка в униформе служащего единственного в городе отеля. Жара была ужасная.
— Господин Пробатов, вы же отменили полёт. Что же делать теперь? Ваш номер занят, — он схватил мою сумку.
— Я не буду жить в отеле. Неси сумку в посёлок. Как здоровье почтенного Дрогара? Здравствуй Зимри! Ты совсем вырос, меня скоро догонишь.
— Господин Бонро обещал сделать меня младшим швейцаром. Он говорил об этом с моим отцом. Старый Дрогар здоров, как всегда. Когда ему сказали, что вы не прилетите, он очень огорчился. Уже целую неделю в океане ловят больших рыб. Таких, знаете, с пилой вместо носа.
— Хорошая будет рыбалка, лишь бы погода не подвела.
Подходя к посёлку, мы встретили какую-то девушку. Которая тут же повернула обратно с криком:
— Большой господин из России приехал!
Люди выходили из домов и смотрели на меня с ослепительными улыбками. На Ганталуо живут только негры, нет примеси индейской крови. Старик Драгор вышел мне навстречу и низко поклонился, а потом обнял меня.
— Ты когда-нибудь приедешь, сынок, и не застанешь меня в живых. Зайди ко мне в дом и переоденься. Не годится стоять на этой жаре в такой одежде. Сегодня будем пить и радоваться тому, что мы живы. Завтра — в море.
— Ветер мне не нравится.
— Стихнет к утру. Он дует уже неделю. Я знаю, — сказал Драгор.
Чёрное лицо этого человека было изрезано морщинами
— Ты хорошо заработал в прошлый сезон? — спросил я.
— Неплохо, но пришлось взять ещё одну жену, а это дорого обошлось. Мой сын застрелил её отца. Я б его самого женил, да ему ещё не исполнилось двенадцати лет. Какая разница? Всё равно придётся кормить её. У её родни слишком много винтовок, — он улыбался.
Я преподнёс ему целый ворох бижутерии, которую купил в Москве за двести рублей в подземном переходе у афганца. Здесь это было целое богатство, и Драгор, подумав, отстегнул длинный английский нож в ножнах светлой кожи и протянул мне. Отказаться было нельзя, хоть я и не смог бы его провезти через таможню. Но в таких полётах не всегда приходится проходить таможенный досмотр.
Мы сидели на подушках из пуха птицы тунф, которая водится высоко в горах, пили из глиняных чашек пальмовую водку и ели мясо. Когда от водки у меня закружилась голова, я попросил извинения и вышел на воздух. Меня охватил горячий ветер, я вдохнул его вместе с запахом водорослей и морской воды. Потом я посмотрел вверх. Там поднимались горы, красные, иногда даже багровые — такой здесь камень — крутые, неприступные. Вершины серебрились инеем — там был мороз.
Ну, хорошо, подумал я, а всё-таки нужно было приехать. Я не жалею.
Я только слушаю, отвечаю и разговариваю, — это цитата из одного журнала, но я не уверен, что автор заинтересован в её обнародовании. А это сказано так точно, просто по-снайперски. Умел бы я так жить, не пришлось бы под старость… Ладно. Замнём.
Я возвращался из роддома, куда отвёз дочке передачу. Настроение у меня, не смотря на промозглую погоду, было радостное и тревожное — самое лучшее, что человек, вообще, может переживать.
Но потом была неприятная возня с малолетним хулиганьём у метро Отрадное, и это у меня до сих пор не идёт из головы. Я уже привык сюда записывать всё подряд, и это запишу.
Они вроде шутили, баловались с девчонками, а потом один из них ударил девчонку в лицо. Она плаксиво, испугано заматерилась. Это было напротив огромного супермаркета «Вавилон», и мимо брела, проходила, пробегала, текла неудержимым потоком в полутьме — освещение плохое — великая толпа исполинского мегаполиса. Никто ни на кого не обращал внимания. Милиции не видно.
Молодёжь собралась большой стаей. Это даже не кодла была, как когда-то, а именно стая, не могу придумать иного названия для такого сборища, у задней стенки какого-то сварного ларька. Слышалась оглушительная музыка со всех сторон. Эта музыка (пусть, кто помоложе, не обидится) на меня производит всегда неприятное впечатление, и я становлюсь зол, непонятно на кого, а тут — было на кого разозлиться.