«Я больше не буду» или Пистолет капитана Сундуккера
Шрифт:
Но досады у Генчика не было. И удары часов, и свет луны за окном, и всякие скрипы и шорохи волновали Генчика, словно подкравшаяся вплотную сказка.
А еще волновали мысли о завтрашнем испытании. Казалось бы – что особенного? Ну спустят модель на воду. Ну посмотрят, как скользит она под ветерком недалеко от берега. Ну пощелкает Генчик аппаратом… Но нет! Было у него предчувствие, что плавание бригантины – это какой-то особый момент в жизни. Будто что-то изменится после него. А в какую сторону изменится? В хорошую? Или наоборот?
«А
Но тревога все же царапала его. Впрочем, непонятно, чего в ней было больше: беспокойства или радостного ожидания.
Ночь стояла безоблачная, луна светила изо всех сил. И ярче, чем вчера были высвечены паруса бригантины. Иногда чудилось, что они шевелятся…
А тут еще Варвара! Сперва долго шастала по углам, потом улеглась в ногах, но продолжала возиться: чесалась и мыла себя за ухом растопыренной лапой. Но даже когда она успокоилась, Генчику слышались в доме осторожные шаги. Может, и правда дух капитана Сундуккера бродил по комнатам?
Наконец Генчик уснул. И увидел девочку Сашу. Будто он собирается в плавание на бригантине (большой, настоящей), а Саша говорит ему в ухо теплым шепотом:
– Пожалуйста, ну пожалуйста, будь осторожнее…
Генчик ей обещает. Ему неловко, что Саша при всех так заботится о нем. На пристани много народа: и Зоя Ипполитовна, и Петя Кубриков, и капитан Сундуккер. И мальчик в матроске – то ли Федя Карасик, то ли Тима Ревчик. И много незнакомых людей… И здесь же Козимода. Просит:
– Возьми м-ме-еня! Я ум-ме-ею плавать…
Генчик понимает, что нельзя брать Козимоду, но и отказать неловко…
Чем там все кончилось, неизвестно. Сон скомкался и оборвался.
Проснулся Генчик в половине шестого. Зоя Ипполитовна была уже на ногах.
– Пора, мой друг, пора… Трубят попутные ветра. – Она держалась бодро.
Генчик – тоже для бодрости – умылся на дворе под тугой струей из крана. Бр-р… Но сразу исчезло желание поваляться еще под одеялом.
Наскоро позавтракали бутербродами и кофе. Настроение у Генчика делалось все лучше. Он даже начал напевать:
Ты – ковбойша, я – ковбой, Хорошо нам жить с тобой…– Ты имеешь в виду себя и меня? – осведомилась Зоя Ипполитовна.
– Ага! – с дурашливой дерзостью согласился Генчик. И подскочил от новой удачной мысли: – Зоя Ипполитовна! Надо взять на берег патефон и пластинку! Это же здорово будет – спустим бригантину на воду под любимую песню капитана!
– Гм… Идея неплоха. Однако…
– Ну, какое «однако»? Вы все время чего-то боитесь!
– Я боюсь, что бас солиста императорской оперы Семенова привлечет ненужных зрителей.
– В такую-то рань? Да все еще дрыхнут без задних ног!
– Геннадий Бубенцов! Когда вы, сударь, научитесь
– Скоро… Значит, я отнесу патефон и пластинку в машину!
– Только осторожно. Пластинка – большая редкость. И очень хрупкая…
Бригантину «Я больше не буду» тоже отнесли в «Запорожец». Даже с балластом она была совсем не тяжелая. Генчик представил, как заскользит она, отражаясь в гладкой воде.
Сплетенный из синего проводка пружинчик стоял на капитанском мостике, держась за тонкий медный поручень. Он прижился на бригантине и, видимо, ощущал себя командиром судна.
Модель с подставкой осторожно поместили на заднем сиденье. Генчик устроился рядом – чтобы придерживать. И «Запорожец», фыркая и дрожа, через туннель под насыпью выкатил с «Бермудского треугольника».
Путь был недалекий. На средней скорости ехали минут десять. По травянистой колее машина обогнула красное здание с пустыми окнами – заброшенный кирпичный завод. И остановилась на песке в нескольких метрах от воды.
Генчик стряхнул сандалии, босиком выбрался из машины.
Песок был плотный и прохладный. Желтый. От завода на него падала синяя тень. Она немного не достигала воды. Из глубины тени понизу тянул к озеру ветерок, шевелил торчащие из песка одинокие травинки. Щекотал ноги – пушисто, как кошка Варвара.
– Утренний бриз, – с удовольствием сказала Зоя Ипполитовна. Она тоже выбралась из кабины, сняла очки и щурилась на воду. Вода у берега была серебристая, с солнечной рябью, а вдали – вполне голубая. Словно в нее не спускали отходы электростанция и фабрика «Валентина».
Впрочем, озеро и вправду было не очень грязным. Купаться не запрещали, и рыба водилась. Несколько рыбачьих лодок неподвижно чернели на середине воды…
– Ну, что, Генчик-Бубенчик? Приступим?
– Ага! – И Генчик вдруг осип от волнения. Закашлялся. Потом вспомнил: – Ой, а пластинка-то…
– Доставай… Но давай заведем патефон в кабине, чтобы не очень громко. Капитан Сундуккер услышит и так. А посторонним слышать ни к чему…
– Ладно! Хотя тут совсем пусто… А если кто и придет, что такого? Подумают: мальчик сделал модель и пускает ее. А бабушка… то есть взрослая родственница следит, чтобы не пристали хулиганы.
На самом деле, думая о недругах, Генчик уповал не на «бабушку», а на оружие. Пистолет лежал в открытой сумке, а та – в машине, у дверцы…
Патефон поставили на переднее сиденье. Генчик бережно развернул пластинку (квадратный конверт был упакован в теплый платок).
Завели пружину. С должным вниманием послушали, как «о скалы грозные дробятся с ревом волны». На самом деле никаких волн не было, но суровая музыка и голос из прошлого сделали свое дело – внесли в происходящее долю торжественности. И когда ария кончилась, Генчик и Зоя Ипполитовна разговаривали шепотом, словно капитан Сундуккер незримо присутствовал на берегу.