Я - борец! Назад в СССР
Шрифт:
Я положил мелочь на тарелку, которую она использовала вместо кассы.
— Не грустите, всё будет хорошо! — пообещал я.
— Зря вы вмешались. Это казацкие. Второго не знаю, а первый — это Вова Шмель, — проговорила она.
— Почему Шмель? — улыбнулся я.
— Потому что с шилом ходит, как с жалом.
— Креативно. — скривил я лицо опустив уголки губ вниз.
— Что, простите? — переспросила она.
— Говорю, спасибо за заботу и рассказ.
И, получив свой пломбир, я направился дальше по парковой аллее, идя мимо здания филармонии.
Что-то изменилось во мне с момента, когда я закрылся той сумкой. Я в этой эпохе меньше месяца, а всякая дрянь словно пчёлы на мёд лезет на меня и лезет. А может, это мой персональный АД? Но тогда за что? За Чеченскую? Или за то, что я, обладая своими умениями в прошлом, не пошёл служить закону и порядку?
Пломбир расплывался на языке. Да, я ощущал там сахар, но вместе с ним ощущал и насыщенную жирность этого продукта — не подделку какую-то, а реальный товар, которого достоин советский человек.
И, проходя мимо памятнику стоящему Ленину, до моих ушей донёсся почти разбойничий свист.
«От-лич-но.»
То, что меня будут ждать, я почему-то был уверен. Но то, что отморозков окажется трое, а не двое, меня удивило.
Один спереди — тот самый Шмель, двое сзади. Классика гоп-стопа.
— Дарова, пацаны! — улыбнулся я, ускоряя шаг.
В фильмах герой обычно что-то жизнеутверждающее говорит преступникам. Но я, слава всем богам мира, не в фильме, да и чё говорить. Съезжать на базаре «по понятиям» очень и очень не хотелось. Хотелось толику справедливости в этом несправедливом, но светлом мире с пломбиром по двадцать копеек и единственной заботливой продавщицей на весь СССР!
На вид я хлипкий, но борзый — это ещё дембеля в поезде отметили. И потому, меня сначала будут «грузить» на то, почему я не прав и как хорошо бы было мою вину загладить.
А я сквозь на Шмеля насквозь, а перед глазами на мгновение мелькнуло лицо Березина и его двустволки. Шмель же тем временем вынул из кармана давно желающее подышать воздухом шило.
— Ну чё, фраерок?.. — начал он и не успел закончить.
БАМ! — глухой удар правым локтем в челюсть после накладки левой ладонью на его руку с шилом.
И челюсть вменилась внутрь, прямо под острым углом. Я резко развернулся, пока нокаутированный Шмель ещё падал на землю.
— Чё, мрази? Перспективы через трубочку жрать мозг будоражат?
Они ещё не поняли, что случилось, что их основная боевая единица уже лежит. А я уже бежал на них, сбросив сумку на асфальт.
— Ты чё, паре?.. — не договорил правый, и мой оверхенд — удар через руки — прилетел ему в подбородок сверху вниз, как доктор прописал.
Третий шагнул на меня — как раз тот, что присоединился к группе только что. И, на моё удивление, прыгнул и, развернувшись в воздухе, пнул меня в живот ногой.
— Ки-йя! — прозвучало в парке.
А я, отлетев на пару шагов, убирал руки от живота, но уже со следами подошвы на рукавах. Эх, надо было ловить ногу, но рефлексов хватило лишь на советскую боксёрскую защиту, что уже хорошо.
— Уааа! — заскулил их третий, вставая в низкую стойку с опорой на заднюю
— Ну, каратист, — улыбнулся я. — Ну погоди!
Глава 21
Дело принципа
— Если нет у нас удачи, сядем в стойку киба-дачи! — улыбнулся я.
С этим хреном надо защиту головы держать во время сближения. А не сближаться с ним нельзя — дистанционщик перестреляет на своей дистанции, и поминай как звали. Интересно, какой стиль у любителя каратэ — шотокан, киокушин, годзю-рю? А, щас узнаем!
На выдохе я совершил боксёрский подскок и выбросил в голову хулигана джеб — лёгкий удар левой рукой, а тот отклонился назад корпусом и головой, оставляя свою переднюю ногу как раз для моего лоу-кика. И я со всей своей дури, всеми своими шестьюдесятью пятью килограммами вкрутил свою голень в его бедро.
И нога каратиста подкосилась, а колено согнулось внутрь.
— А, сука! — выкрикнул он.
— Не «а сука», а «Осс»! — выдохнул я, пробив в эту же ногу удар передней своей ногой на подшаге — тоже боковой, инсайд-кик.
— А! — застонал противник.
— Вот! А Гичин Фунакоши по кличке Шото от ударов ниже пояса бы не скулил! — и по его округлившимся глазам я угадал, что его стиль «Шотокан».
А собственно, тут гадать и не надо было: шотокановцы не защищают ноги от ударов — ведь у них туда не бьют; киокушиновцы не защищают голову от рук и сами держат руки на груди по причине отсутствия ударов руками в голову; ну а годзю-рю не шибко-то распространено в наших широтах.
И самое лучшее, что мой противник смог сделать, — это поменять стойку с левосторонней на правостороннюю, и тут же получил от меня ещё один лоу-кик.
— Уважаю настойчивость! Но вот стойку лучше не менять, а атаковать первым, иначе и её отобью! — и мои слова возымели результат.
Длинным шагом ко мне противник выкинул в мою сторону двойку «левой — правой» — так называемый «рен кизами гьяку цуки».
Даже крик «ки-йя» был, уважаю традиционщиков!
Бил он не так быстро, как бы мог сделать на здоровых ногах, но тоже хорошо. Вот только я уже шёл к нему в ноги своим борцовским проходом и, зацепив за его бёдра руками, я выдернул чела вверх и, крутанув перёд грудью, обрушил его о землю, но безопасно — по спортивному. Специально подкрутив хулигана так, чтобы тот приземлился не на голову, а на холку спины. В динамике броска поймав себя на мысли, что прикоснувшись к его одежде теперь тоже пахну сигаретами и семечками.
Ломать гоповатого спортика не хотелось — я же не Сидоров, — однако парень всё равно клюнул затылком о землю и больше не поднялся, потеряв сознание. Что ж с вами делать, если вы падения не учите? Чувствуешь — полетел, ну прижми подбородок к груди, выдохни весь воздух и лети спокойно, потом подумаешь, что с соперником придумывать.
— Виталя десять лет занимался айкидо, и гопникам в подворотне успел сделать только поклон, — выдохнул я, осматривая поле боя с тремя нокаутированными.
Как вдруг до моего уха донесся свист, и я повернул голову в сторону свистящих: ко мне бежало целых два сотрудника милиции с собакой, а следом за ними спешила девочка — мороженщица в белом халатике.