Я бросаю тебе вызов
Шрифт:
— Это оправдание помогает тебе лучше спать по ночам?
— Нет. — Она покачала головой. — Это не так.
— Ты сожалеешь об этом? — прошипел я, злость бурлила у меня в желудке. — Если бы ты могла вернуться назад и что-то изменить, ты бы это сделала?
Налитые слезами щеки моей матери вспыхнули еще больше, и она отвела взгляд, но не раньше, чем я заметил вспышку боли и вины на ее лице.
— Если бы я могла… я бы изменила то, как все было. Я была хорошей женой, но не могла быть хорошей матерью.
Итак, теперь ей было не все равно. Но слишком мало, слишком поздно.
Я поднялся
— Вы закончили?
Тишина. Они оба выглядели так, словно постарели лет на десять с тех пор, как я видел их в последний раз. Усталые. Хрупкие. Слабые.
Их история объясняла их прошлое, но этого было недостаточно. Я еще многого не понимал. Ничто из этого не имело смысла в моей голове, и больничная палата раскачивалась взад и вперед передо мной.
— Слишком поздно, — сказал я вслух, слова были больше для меня, чем для них.
Было слишком поздно... Восемнадцать лет спустя.
Этого уже было не исправить.
ГЛАВА 19
Мэддокс
Я вышел, закрыв за собой дверь. Мой взгляд сразу же обратился к Лиле. Она сгорбилась в кресле, обхватив голову руками. Должно быть, она услышала, как я приближаюсь, потому что ее голова резко вскинулась, и она выпрямилась.
— Ты в порядке? — прошептала она; ее глаза широко раскрыты. Испуганные. Взволнованные.
— Он болен. Рак. — В тот момент, когда я сказал эти слова, мои колени подогнулись, и я опустился на стул рядом с ней. Внезапно это стало… реальным.
Это был не кошмар.
Это было реально.
У моего отца был рак… рак. Дерьмо. Дерьмо. ДЕРЬМО! Я почувствовал тиканье в моем веке, моя вена пульсировала в моем горле, пульсируя. Я был болен. Горький вкус желчи добрался до моего рта. Боже, меня бы вырвало.
— Мэддокс.
Ее голос.
Мое имя.
Ее сладкий, сладкий голос.
— Дыши через нос, малыш, — прошептала она, проводя рукой по моей руке.
Я зажмурил глаза и сделал, как мне сказали. Дышать через нос, как учила меня Лила. Как ее терапевт научил ее.
Как только в моих легких перестало ощущаться, будто их раздавливает груда камней, я открыл глаза и посмотрел в карие глаза Лилы. Лила Гарсия была якорем, а я - целым чертовым океаном.
— Ты думаешь об этом, не так ли? — мягко спросила она.
— Думаю о чем?
— Что было бы, если бы твой отец умер? Ты задаешься вопросом, почему тебя это волнует и почему у тебя болит грудь. — Она кивнула на то место, где я потирал грудь — делал это бессознательно, пока она не указала на это. Лила знала меня слишком хорошо. Она знала меня лучше, чем я сам. Для нее я был открытой книгой. Я позволил руке опуститься на бедро.
— Знаешь, о чем я больше всего жалею в своем несчастном случае?
Я не ответил. Она взяла мою руку в свою и скользнула своими пальцами между моими, сжимая.
— У меня никогда не было возможности сказать родителям, как сильно я их люблю. В последний момент мы поссорились… и я назвала их плохими родителями. Это самое больное, Мэддокс. Если бы я могла вернуться в прошлое, я бы кричала, как сильно
— Это не твоя вина. Авария, — пробормотал я, глядя на наши переплетенные руки. Ее маленькая, более бледная, в моей гораздо большей и грубой руке. Мы были идеальными вместе. Были идеальными вместе… до тех пор, пока мы не перестали быть собой.
— Я знаю. Но я все еще чувствую вину за нашу ссору и наши последние моменты вместе.
Я нахмурился и посмотрел ей в лицо.
— Мои отношения с родителями не такие, как у тебя, Лила. Это другая ситуация.
— Я знаю, Мэддокс. Но поверь мне, когда я скажу тебе… ты так сильно ненавидишь своего отца, но глубоко внутри ты просто хочешь, чтобы он любил тебя. Через десять лет ты будешь задаваться вопросом… Что, если? Что, если я дам своим родителям шанс? Что, если… я провел с ним эти последние мгновения? Что если, Мэддокс? Эти последние мгновения не сотрут двадцать или около того лет плохих отношений, но они могут стать началом чего-то лучшего. Кто знает? Кто, черт возьми, знает… но что, если?
Она провела большим пальцем по моим костяшкам. Я был очарован движением, нежным скольжением ее пальцев.
— Я постоянно живу в сожалении и вине, Мэддокс. Я знаю, каково это. Это бремя на ваших плечах, боль — ничего физического, но иногда эта боль в твоем сердце — самая сильная. Я не хочу этого для тебя. Достаточно одного из нас, переживших это. Ты заслуживаешь большего, чем это, — сказала она, разрывая мою грудь и сжимая мое окровавленное сердце голыми руками.
Лила протянула руку и коснулась края моего лица, обхватив мою щеку.
— Ты достоин любви, Мэддокс Коултер. И ты заслуживаешь всего, чего хочешь.
Я хочу тебя.
Все, что я когда-либо хотел, это ее. Она была всем, что мне было нужно.
И все же…
У меня за спиной откашлялось горло, и я оторвался от Лилы, как будто кто-то дернул меня за ниточки, и я стал марионеткой. Я посмотрел на незваного гостя и увидел высокого мужчину с седыми волосами в белом халате. Врач. Должно быть, моего отца, потому что он смотрел на меня фамильярно, на что я не реагировал.
— Мэддокс Коултер? — спросил он, подняв бровь.
Я поднялся на ноги.
— Да. А вы?
— Доктор. Фитцпатрик. Девин Фицпатрик. Очень старый друг твоего отца и его врач.
— Он умирает? — спросил я, не успев проглотить слова. Мой голос дрогнул, демонстрируя первые признаки эмоций с тех пор, как я вошел в больницу.
Девин Фитцпатрик посмотрел на меня с жалостью, и я чертовски ненавидел это. Он медленно кивнул головой.
— У твоего отца в анамнезе были полипы и болезнь Крона. Рак толстой кишки является вторым наиболее смертоносным раком. И на этот раз мы не смогли обнаружить его на ранней стадии, как раньше. Раковые ткани распространились. Маленькие опухоли распространились по всему его кишечнику, а раковые клетки продолжают развиваться и расти с такой скоростью, что нам почти невозможно уследить, поэтому они распространяются быстрее. Твой отец провел долгую битву. У него осталось недолго, Мэддокс. Я бы посоветовал тебе провести с ним его последние минуты.