Я догоню вас на небесах (сборник)
Шрифт:
— Вепрь любит сзади пороть.
— Говорят, его шкуру автоматная пуля не берет.
— Вепрь бьет клыком в мошонку. Вырывает с корнем. Раньше на вепря только кастраты ходили. Специальная была рота…
Лейтенант горделиво усмехнулся. Спрыгнул с изгороди в кабаний лес.
— И это разведчики, — сказал он. — Герои войны. Пойдем цепью.
Но тут появилась лань.
На светлую поляну в мелколесье выскочила. Вспрыгнула на моховой валун. Замерла как бы на пьедестале, вскинув маленькую голову
Парни свалились с изгороди. Бросились к ней с ревом. Лань метнулась всем телом вправо, затем влево. Она играла. Не знала коза разведчиков. Пока она этак-то скакала, разведчики ее окружили. И тут началась баталия. Не могу вспомнить, кто начал стрельбу первым, — наверное, первого и не было. Я упал с жердей в траву, прикрыл голову автоматом.
Кольцо вокруг косули сжималось.
Парни палили друг в друга, они друг друга не видели — видели только козу. Лейтенант перемахнул изгородь, я увидел его уже в круге стрелков.
Я видел, как убили Егора. Он выронил автомат, махнул рукой, словно отгонял слепня, и упал лицом вверх. Косуля перепрыгнула через него, белое пятно под ее хвостом мелькнуло в кустах, еще раз мелькнуло между камней — она уходила к вершине холма. А он лежал вверх лицом. Я снова залез на изгородь.
Я сидел на изгороди не шевелясь. Не дыша. Я так и сказал командиру бригады:
— Я видел, как Егор упал, я сидел на изгороди, мне хорошо было видно — стреляли из леса.
— Вы убили его, — сказал генерал. — Почему у всех у вас чистые автоматы?
Я промолчал.
— Вы прошли войну и не научились беречь друг друга.
Это было несправедливо, хоть, в общем-то, правильно — мы умели, но мы сразу же разучились.
Здесь мы встретились с неведомым нам доселе чувством — раньше никто из нас, кроме Егора, не охотился. Инстинкт позвал нас. А война разбудила в нас зверя. Мы были звери. Мы еще не пришли в себя. Мы все четыре года шли к этой охоте, к этой развязке. Косуля была как очищение…
Память не укладывает события в последовательный рассказ.
До этого у нас отобрали трофейные пистолеты, патроны, кинжалы. Патроны выдавали только для учебных стрельб. Но патронов у нас было навалом. Мы набили обоймы и взяли в карманы. У нас четыре ящика было зарыто в песок, обернутые плотной промасленной бумагой.
Егор умер, улыбаясь. Наверно, он не понял, что умирает. Он видел косулю — лань, летящую через него.
Он лежал, улыбался. А косуля даже не убежала. Она вымахнула на холм и смотрела на нас сверху, наклонив голову. Она, видимо, была непуганая и даже не поняла, что мы ее убивали.
Молоденький лейтенант вдруг показал себя командиром. Он велел всем выбросить из рожков и карманов оставшиеся патроны подальше в болотце, почистить автоматы
— Стреляли из леса, — сказал он. — Если бы у нас были патроны, мы бы эту фашистскую сволочь взяли. Но с одной моей пукалкой в лес не попрешь. — Он повертел своим пистолетом. — Черт возьми, расстрелял всю обойму…
Этот цирк у него хорошо получился.
На дознании мы говорили: «Выстрел был сделан из леса».
Лейтенант осунулся, почернел, повзрослел. Мы сказали ему, стоя тогда над Егором: «Если поползут слухи, значит, вы поделились со своим близким другом».
По тому, что лейтенант повзрослел вдруг, мы поняли, что он никому не открылся, не переложил камень со своей души на душу приятеля.
Лейтенант долго выбирал место, откуда стреляли, выбрал нагромождение камней — красиво, но глупо — стрелку из этих камней убегать было бы некуда. На дознании у нас небольшие расхождения были, но направление мы показали одно — «может быть, не из камней, но определенно с той стороны».
А Егор лежал, улыбался. Замечательный молодой мужик, мечтавший уехать на Север, чтобы стать там охотником-профессионалом. Он ушел от нас в леса счастливой охоты. Говорят, в тех лесах нет начальства. Говорят, олени и тигры возрождаются там сразу же после выстрела. Сам — пять.
Каждый день нас, то того, то другого, вытаскивали на дознание. Мы были злые, как макаки. Тут и явилась немецкая барышня с круглыми глазками, круглым личиком и заявила у шлагбаума: «Мне Пашу Перевесова. Я его девка».
Паша Сливуха как раз был у подполковника из юротдела армии.
В комендатуре она скромненько села на скамейку, что-то сказала скорострельное и уставилась на свои руки, сцепленные на коленях, — мол, я готова ждать до вечера.
Внизу, в прихожей, Старая немка заиграла на фортепьяно что-то очень грустное.
Васька предложил немецкой фройлейн пирогов. А я пошел вниз — дознание велось здесь же, в комендатуре, — чтобы предупредить Пашу, когда он освободится, о посетительнице. Я передал часовому, чтобы Паша, прежде чем уйти в роту, поднялся к Ваське.
Старая немка играла. На верхней крышке фортепьяно стоял котелок с борщом или кашей — комендантский взвод ее кормил.
Фортепьяно входило в обстановку этого дома, стояло в гостиной. Солдаты вынесли его в прихожую, чтобы в меблировке комендатуры не прочитывалось двусмысленности.
А Старая немка появилась в комендатуре так: пришли как-то Шаляпин и Егор навестить нашего бывшего командира взвода и Ваську. Увидел Шаляпин пианино, принялся бить по клавишам одним пальцем. Очень громко. И еще подпевал. А Егору было хоть бы что, он волчьего воя не боялся и медвежьего рева. Они с Шаляпиным были друзья.