Я, дракон (сборник)
Шрифт:
— Возвращайся! — Мишка догнал нас, когда мы уже садились на трамвай. Я плющила о стекло нос и смотрела, как Мишка бежит вслед, машет рукой и кричит: «Воз-вра-щай-ся-а-а-а»!
Холодный. Стылый. Гремучий.
Удивительно, почему в детстве они прикидываются сказочными каретами, а потом становятся просто трамваями.
И Пролетарская — такая крошечная: за пять минут можно пройти пешком ее всю — от некрашеного забора Капитоновых до самого молочного. А рядом с молочным раньше росла ветла, чуть дальше была булочная,
— Шуликины давно здесь не живут. Помнишь Шуликиных? Да нет… Где тебе. Вы когда уехали, тебе же пять было?
— Шесть, — от бабушки пахнет свечками и валерьянкой. Достаю конфеты, апельсины, два батона колбасы. — Девочку помню. Лариса или Марина. В казаков-разбойников с ней играли и в принцесс.
— Может и шесть… Это ж сколько лет назад вы уехали?
Двадцать… Двадцать на триста шестьдесят пять, не считая високосных. «Нечего ребенку в этой провинции делать. Лучше пусть мама сама приедет, заодно отдохнет, отоварится», — отец сердился, когда заходил разговор о том, чтобы отправить меня на каникулы к бабушке. Даже позавчера, когда я складывала подарки в дорожную сумку, он хмурился, нарочито громко вздыхал и сетовал на бессмысленность поездки. «Па. Ну, на пару деньков. Бабка больная совсем. Столько не виделись», — я наливала ему чаю, смотрела, как он совсем по-деревенски обмакивает рафинадный кубик в темно-золотистый кипяток…
— А Завадские все здесь. Мишка Завадский — дружок твой, помнишь? Чудной он. Ненормальный маненько. Вроде молодой, а ни друзей, ни гулянок. Слова клещами не вытянешь, прямо сыч. Вроде как сторожем на хлебзаводе работает.
«Воз-вра-щай-ся-а-а-а!» — трамвайные рельсы блестят, как драконья чешуя. Сердце ухнуло и запрыгало, будто через скакалку — «тай-тай, вы-ле-тай».
— Может, и загляну к Завадским. Дом у них такой, с высоким крыльцом, зеленой крышей?
— Где та крыша, — качает седыми косицами бабушка.
Почему это Мишкино крыльцо всегда казалось мне таким бесконечным… «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник…»
Худой небритый мужик в бушлате сидит на нижней ступеньке. Мужик, похожий на гигантскую картофелину, забытую в земле, а зимой вдруг выбравшуюся на свет божий. Глаза у мужика синие, веселые. Губы обветренные. На босых ногах черные калоши, а на голове шапка. Шапка странная, похожая на летный шлем — с ушами и очками на брезентовой макушке. Мужик грызет семечки, сплевывая шелуху в кулак.
— Мишка… — слышу в собственном голосе недоверие, испуг и немного брезгливость. И ничего не могу поделать.
— А? — Поднимает он глаза… — Ну, я Мишка. Чего тебе?
— Кузнецова я. Ольга Кузнецова, — хочется уйти, но Мишка поднимается со ступеньки, делает ко мне шаг и присматривается внимательно, щурясь. — Помнишь, мы еще в детстве дружили. Ну?
— А как же, — хмыкает он. Делает еще один шаг, надвигаясь на меня, словно трактор. Отряхивает ладонь о ватную штанину. Шелуха сыпется на землю. — Ничего так телочка выросла — Леля Кузнецова.
— Приехала
— Ничо живу. Конечно, не так, как у вас в столицах. Помаленьку.
Мы стоим друг против друга и молчим. Он ухмыляется. Я краснею и злюсь на себя за это. Понимаю, что нужно немедленно разбавить это тяжелое, словно мокрая половая тряпка, молчание.
— А я Лариску Шуликину помню. И нашу ветлу. И еще как мы целое лето играли у какой-то бабушки в сарае… — Мишка продолжает ухмыляться тяжело и влажно, и я испуганно тараторю, выталкивая из себя давно забытые имена и события… — у Бабсани, вот! Играли у Бабсани с ее козой. А ты помнишь? Мы с Лариской воображали себя принцессами, ты был рыцарем, а коза — драконом. Козу еще странно как-то звали… Как же ее звали? Не помнишь? Какое-то глупое имя…
— Солонка, — Мишка хмурится. Потом поворачивается и уходит в дом. Уже на пороге оборачивается. — Козу звали Солонка.
— Вот ведь чудаки: выдумали что коза — дракон, — отвечаю я уже пустому крыльцу.
— Ну, как Завадские? — бабушка ставит на стол картошку с луком, режет ломтями хлеб.
— Нормально.
— Мишка твой часто про тебя спрашивал, когда маленький был. Все прибегал из школы и спрашивал, «когда Лелька вернется, когда Лелька вернется».
— Угу, — рот у меня забит едой, и я пожимаю плечами.
Вечером бабушка дремлет на завалинке, я сижу рядом — набиваю смску родителям. «Все в порядке. Не беспокойтесь». Мне хочется добавить, что отец прав, и здесь действительно нечего делать, что в прошлое вернуться нельзя, и что я хочу домой. «Па, ты был пра…»
Мишка появляется неожиданно. Спаниельи уши летного шлема плотно обхватывают его небритый подбородок, очки опущены на глаза. Мишка здорово похож на Ихтиандра и чуточку на авиатора из голливудского фильма.
— Я за тобой. Он простил.
— Кто?
— Пошли же. Тебя и так долго не было, — Мишка хватает меня за руку и тянет на улицу.
Оказывается Мишка очень сильный. Я иду за ним. А потом, когда он ускоряет шаг, почти бегу рядом.
— Слушай! Я ему читал! Каждый день, как ты и просила! Каждый день. А потом ты не вернулась. И я заново читал. И еще раз. И еще.
— Что читал? — пытаюсь вырвать ладонь, но это непросто.
— Письма твои. Он слушал. Ага. А потом понял, что ты не приедешь, и обиделся. Солонка! Кто же еще?
Меня вдруг осеняет, что Мишка спился или сошел с ума, и что со мной сейчас может случиться что угодно. Мне страшно, противно. Но больше всего я злюсь, что не послушалась отца.
— И крыло выправилось. Не сразу. Думаешь, зачем мне шлем? Чтобы мошкара в глаза не лезла, и пыль. Там наверху пылищи — даже не представляешь сколько… — он вдруг улыбается и становится похожим на того, прошлого Мишку, на Мишку, с которым мы играли в разведчиков и войну. — Ну, сама узнаешь. Стой здесь и не двигайся.