Я, дракон (сборник)

Шушпанов Аркадий Николаевич

— Нет, не человек. Он стал Драконом. А героем придется стать тебе, мой друг.

— Нам, Мелисанда. Нам всем придется стать героями.

Огромное чешуйчатое тело, скользящее вдоль дороги подобно черной реке, изгибается, чтобы прянуть в воздух; белый конь шарахается в сторону, испуганный свитстом перепончатых крыльев. Мелисанда успокаивает его, похлопывая по холке, и конь снова переходит на ровную рысь, лишь недоверчиво косится на крылатого змея, кружащего над головой. Глисс снижается и выдыхает тонкую струйку пламени — на пробу.

— Давай, — кричит Мелисанда, — сделаем его!

— Время для подвига, — шипит Глисс в ответ и взмывает ввысь.

Сверху он видит, как ворота замка распахиваются, и навстречу крестьянам во главе воинства — паладинов большой дороги, разодетых в снятые с мертвых шелка, под кровавыми стягами скачет он, Георгий Бедоносный.

И тогда Глисс складывает крылья и падает вниз; падает, вытянувшись, словно копье, пущенное рукой бога.

«Не смотри наверх, Джордж», — просит он беззвучно.

Но Джордж никогда его не слушал и все делал по-своему.

Он

поднимает голову. Его лицо по-прежнему прекрасно и благородно. Узнавание сменяется изумлением, а изумление не успевает смениться страхом: Глисс движется быстрее смерти.

Запах паленого. Хруст костей.

Он не мог произнести «Глисс», не успел бы. Звук, вырвавшийся из груди Джорджа, был просто предсмертным выдохом.

Георгий Бедоносный повержен, а войско его ложится, как скошенные колосья, под ударами моргенштернов и заточенных кос. Мелисанда вертится в водовороте схватки, и рука ее, сжимающая меч, не знает усталости.

Глисс парит над схваткой, не желая вмешиваться, но готовый прийти на помощь; когда же видит, что помощь его больше не нужна, поднимается выше, облетает замок.

— Помогите!

Глисс зависает в воздухе, удерживая себя частыми взмахами крыльев, вытягивает шею. Бледное девичье личико, только что выглянувшее из бойницы, скрывается. Из башни слышится задушенный вскрик.

— Не бойтесь, о прекрасная дева! — тихо говорит Глисс, хоть и понимает, насколько бесполезен призыв не бояться громадного крылатого змея. — Кто вы? Как удалось вам уцелеть?

— О, пресвятые угодники, — бормочут в башне. — Оно разговаривает!

— Мое имя — Глисс, о прекрасная дева.

— Откуда вы знаете?

— Что?

— Что я прекрасная. Вы же меня не видите.

— Эээ… ваш голос позволяет предположить, что его обладательница наделена совершенной красотой, — выворачивается Глисс.

Нелепая беседа помогает ему развеяться, и не так отчаянно болит сердце при воспоминании о тихом предсмертном выдохе, об ужасном треске ломающейся грудной клетки.

— Вы лжец, хоть лжец галантный. Я два дня здесь сижу без пищи и питья, утоляя жажду лишь влагой, выступающей на камне; голос мой огрубел, — устало говорит девушка в башне. — Меня зовут Алиенора Асорская, я гостила у леди Джун, когда все это… случилось. Мне удалось спрятаться здесь, и я решила, что лучше погибну от голода и жажды, чем покину свое убежище и разделю участь моей несчастной подруги — о, как ее мучили!

Девушка всхлипывает.

Глиссу хотелось бы, чтобы она была не столь многословна — ему тяжело висеть в воздухе, однако прервать ее он полагает невежливым.

— Передайте Королю, что его племянница находится здесь, — продолжает Алиенора, — и он отблагодарит вас.

— Чем, интересно? — скептически спрашивает Глисс. — Впрочем, неважно. Вы можете протиснуться в бойницу?

Слышится тихое сопенье и шелест одежды.

Глисс поднимается чуть выше, чтобы взглянуть на поле битвы. Крестьяне снимают одежду с убитых разбойников. Мелисанда стоит на коленях у тела мертвого Джорджа.

— Я здесь, — Глисс снова спускается к бойнице.

Дрожащая от страха девица в растрепанном нарядном платье цепляется за каменную кладку и не знает, чего ей бояться больше — змея или высоты.

— Садись на мою спину, прекрасная дева, и я отнесу тебя к Королю.

Глисс вытягивает шею. Алиенора робко касается чешуи, затем, решившись и оттолкнувшись от края проема, взбирается на Глисса верхом.

— Только я не знаю, где сейчас находится двор, — говорит она уже в полете, немного освоившись.

Глисс прикрывает глаза. Лента, бесконечная лента свивается в кольцо, и нет у времени ни конца, ни начала.

— Мне известно расположение ставки Короля, — произносит змей. — Не пройдет и получаса, как вы окажетесь в безопасности.

И вдруг приходит еще одно прозрение.

Глисс не умеет смеяться. Он тихо шипит, язык пламени вырывается из его пасти, и жирная ворона-трупоедка падает наземь обугленным комком. Алиенора ахает.

Точно так же ахнет двор короля Годфруа, когда тот пожалует рыцарским званием первого и последнего дракона в стране. Избавителя Гилеада, спасшего его от беззаконного Георгия Бедоносца.

В этом есть справедливость: ведь когда Герой становится Драконом, что остается Дракону?

Стать Героем, потому что никто не должен оставаться без надлежащего врага.

Анастасия Шакирова (Wolfox)

Ледяные драконы

Говорят, на нас взирают сверху духи, духи смотрят, как живется глупым смертным, духи смотрят и смеются беспрерывно, я, наверное, теперь их понимаю. У меня была невеста, наку хари, как по-нашему — «склонившаяся пальма», мое сердце, моя радость, свет и звезды, что красивее всех девушек в деревне. Чужаки пришли с бедою — на закате, чужаки белее камня мелового из пещер, что на востоке от деревни, чужаки — одежды много, силы мало. Наш закон — «не обижай любого гостя», чужаков мы не дразнили, не смеялись, право, глупо: и без нас они несчастны, что за жизнь с такою кожей да без силы? Чужаки

сидели тихо, ели мясо, да по-нашему нескладно говорили о домах, что выше пальмы, выше неба, о реке, где берегов совсем не видно. Я тогда всех этих глупостей не слушал, я ушел, а чужаки с утра исчезли, только сердце-то мое исчезла с ними, не сказав ни мне, ни матери, ни брату. Я искал ее повсюду на равнине, но не видел ни следов ее, ни тени, лишь гиены хохотали из колючек, да у озера мычали буйволята. Мне сказал колдун нга пенго — «мудрый коршун», что она теперь далеко, не увидеть, ледяной дракон украл мою невесту, ледяной дракон ее ко мне не пустит. Я не зря зовусь ла мбири — «сын гепарда», я быстрее и упорнее, чем звери, я пошел за ней, да хоть бы и к дракону, я верну себе домой мою невесту. Мир огромен, много больше, чем казалось, в десять раз и еще десять раз по десять. я прошел равнины, горы и овраги, но не видели нигде моей невесты. Как-то раз я видел в скалах и дракона, мне казалось — я застыну, будто кролик, что на взгляд змеи-удава напоролся; но дракон мне показался милосердней, чем иные, с кем встречался по дороге. Постарался я поменьше чуть бояться и спросил его — не видел ли невесту, мое сердце с кожей темного ореха? Говорят, дракон из льда ее похитил, где живут такие — верно, путь неблизкий? Мне дракон по-человечьи рассмеялся, мне сказал — ты ищешь то, чего не знаешь, ледяных драконов в мире не бывает, никогда таких и вовсе не рождалось, мы создания огня, тепла и света, и зачем бы нам сдалась твоя невеста? Я ушел, и долго странствовал по миру (десять лун и еще десять раз по десять), и однажды оказался в мире белых, там все с кожей цвета мела из карьера, там все слабы, тонки, хилы, невысоки: как народ такой вообще на свет родился? Я привык к ним, выжить с ними попытался, а куда деваться, хоть и неприятно. Как-то раз сидел я вечером в таверне (так-то люди цвета мела называют дом с едой и горькой выпивкой из фруктов), грея руки у горячего камина, грея губы о большую кружку сидра. И раздался вдруг веселый звон гитары, и увидел я… и даже не поверил, думал, вовсе сумасшедший сын гепарда. А потом протер глаза и вновь увидел: мое солнце, мое сердце, наку хари, танцевала бари гани — танец солнца под веселый, беззаботный звон гитары. Она пела, и плясала, и смеялась, я застыл тогда, не мог пошевелиться. И увел мою невесту из таверны менестрель с глазами светлыми, как лужи. А когда я смог ходить, я встал и вышел, из таверны шел я молча, шел и думал, думал, как убить вернее менестреля, это он околдовал мою невесту. Менестрель веселый, с кожей цвета мела — он, конечно, не дракон, да и не воин, я одной рукой ему свернул бы шею, чтоб чужих невест он больше не таскал бы. Так я думал, только вдруг кольнуло в спину, словно чей-то взгляд меня пронзил навылет, словно я — детеныш рыжей антилопы, что охотника с копьем вблизи почуял. Я свой нож схватил и быстро обернулся, только не было ни копий, ни убийцы, стыла улица пустая, да дрожали огоньки от фонарей на свежих лужах.