Я дрался на Ил-2. Книга Вторая

Драбкин Артем Владимирович

— Как часто случались технические неполадки?

— Это была неизбежная часть войны. Техника иногда подводила. У меня был один весьма странный случай. Вырулил на старт, и тут у меня штурвал заклинило, ни от себя, ни на себя — не сдвигается. Комполка дает сигнал: «Зарули на стоянку», а моя шестерка ушла на вылет без меня. Проверили машину, а там трос рулей высоты аккуратно перепилен. Без галлюцинаций и без преувеличения — просто перепилен… Я почему-то сразу подумал на своего механика, уж больно ему не нравилось мое происхождение. Но Компанеец сказал: «Забудь, я сам со всем этим дерьмом разберусь…». И я «забыл»…

— Случалось в полку, что молодые пилоты по неопытности били свои машины?

— Три раза на моей памяти. У нас один летчик, возвращаясь с первого боевого вылета, от волнения при посадке вместо щитков по ошибке убрал шасси и плюхнулся на живот. Другой

раз мой товарищ Середа тоже разбил свой «Ил» при посадке на фюзеляж. У него закончилось горючее, так он решил «спланировать». У меня как-то тоже топливо кончилось, думал, не дотяну, хорошо, что «по обратной дороге» попался аэродром, на котором разместились Пе-2. Сел у них, заправился и улетел «домой».

— В 1945 году Ваш полк пополняли молодежью?

— Весной 1945-го, в апреле, пришло последнее пополнение — шесть летчиков. Воронов, Юсупов, другие ребята. Но в ту пору за боевыми вылетами уже «стояли в очереди», и эти летчики не успели повоевать.

— Были массированные штурмовки — всей дивизией или всем корпусом одновременно?

— Да. Например, налет на Торгау. Пошла вся дивизия, и штурмовики повел лично комдив, генерал Донченко. В воздухе было тесно от самолетов. Мы все боялись, не приведи Господь, если собьют Донченко, что тогда будет. После гибели генерала Полбина старшим офицерам проводить боевые вылеты не разрешали.

— Приведите пример воздушного боя «Илов» с немецкими самолетами.

— Летим на штурмовку, а мимо нас идут на бомбардировку «лапотники», немецкие Ю-87. Завязался воздушный бой. Пузаткин и стрелок штурмана полка Мамонтов завалили двух «юнкерсов». Был еще подобный воздушный бой, тогда сам Андрианов сбил истребителя.

— А как относиться к истории, когда ГСС Чечелашвили таранил на Ил-2 немецкий самолет Ю-88?

— Я не помню такого тарана. Это все «байки и штучки политотдельцев». Поймите, что воздушный таран на тяжелом штурмовике — это вещь экстранеординарная, и вся бы дивизия об этом говорила. Это, скорее всего, уже после войны журналюги решили создать новый миф. У нас в ШАД ГСС Иванников пошел на таран на Ил-2 и взорвался вместе с немцем. При всем моем огромном уважении к Чечелашвили, геройский был летчик, кавалер восьми орденов и ГСС, человек, рано ушедший из жизни, я такого тарана категорически не помню.

— Как Вы лично считаете, стоит ли сейчас поправлять «советское мифотворчество» о ВОВ? Или лучше оставить все на уровне «фронтовой правды» из мемуаров семидесятых годов?

— А что вам ответить… Если кто из еще живущих на этом свете ветеранов и пытается сказать настоящую правду, то его обязательно — или молодые недоумки или маразматики в буденовках — начинают клевать: «Клевещет! Брешет! Посягает на память!» Возьмите элементарный пример, историю с ГСС и полным кавалером трех орденов Славы Иваном Драченко. Сбили Драченко в 1943 году, попал он в плен, из которого бежал и после воевал на Ил-2 с одним глазом. Что только не писали об этой истории в советские времена… И что глаз ему звери-немцы специально вырезали за то, что он отказался стать предателем и летать у Власова. И сам Драченко в своих воспоминаниях был вынужден следовать этой «партийной версии». Спрашивается, а почему только один глаз вырезали, не два сразу? Почему не расстреляли или не повесили за отказ сотрудничать? Что это за «хирургические опыты и цацки»? После, уже в 90-е годы, писали иначе, что операцию на раненые глаза ему сделал советский пленный врач в лазарете в полтавском концлагере для военнопленных, но операция оказалась неудачной. Но это же все неправда. Немцы сами привезли взятого в плен раненого Драченко в свой офицерский госпиталь, сделали ему две уникальные пластические операции, удалили правый глаз, который было уже невозможно спасти, и вставили отличный глазной протез, и только после этого отправили в лагерь для военнопленных. Редчайший случай проявления подобной гуманности к пленному со стороны немцев, но он все-таки был. Так что скрывать?

— Но я, например, как все было на самом деле в истории с «вырезанным глазом», знаю от однополчанина Драченко по 142-му гв. ШАП летчика-штурмовика Моисея Шура.

— Но тот же летчик Шур согласится в своем интервью рассказать эту историю? Или нет? Или расскажет вам, как политотдел корпуса «делал» из Ивана Драченко в быстром темпе кавалера трех орденов Славы за четыре месяца, да по ошибке два раза наградил 2-й степенью? Ну кому такая правда сейчас нужна?.. Ведь это «мифотворчество» иногда зашкаливает. Один из наших стрелков, Виктор Б-в, как-то опубликовал часть своих военных воспоминаний. Хорошие и очень душевные воспоминания, кстати. Но там есть одна маленькая главка — «Самолет без крыльев», в которой

рассказывается, как совершил посадку на свой аэродром подбитый самолет Ил-2, у которого с двух сторон были почти полностью вырваны куски плоскости из крыльев и торчали только балки лонжеронов, прикрепленные к центроплану. Мол, зенитный немецкий снаряд попал в ПТАБ под крылом, и от этого взрыва сорвало всю обшивку с крыльев. Вопреки всем правилам аэродинамики и законам всемирного тяготения такой изуродованный штурмовик, считай, что решето или «скелет» — долетел до своих. Это метла Бабы-яги или баллистическая ракета? Думай, что хочешь… Но ведь все было иначе. Там только с одной стороны вырвало большой кусок плоскости. Зачем писать — «самолет без крыльев»? В штурмовике, который вел наш летчик Колесниченко, вместо стрелка в том вылете находился кинооператор, фронтовой хроникер, который снял полностью этот эпизод. И в фильме «Неизвестная война» все можно увидеть воочию.

— Как в полку относились к немецким летчикам?

— Старые летчики отзывались о немецких «коллегах» очень уважительно, отдавая должное их умению и летному мастерству. Один раз на наш аэродром в Оппельне приземлился немец на Me-109. Открыл фонарь, поднял руки и кричал: «Гитлер капут!» Вытащили его, позвонили в комендатуру. Немец, с крестами, видно, что заслуженный, что-то лопотал, что он не хочет воевать, и далее в таком же духе, только через пять минут началась сильная снежная буря, с видимостью 10 метров, и мы подумали, что немецкий летчик просто сел на вынужденную посадку на нашем аэродроме, четко понимая, что в такую погоду он обязательно разобьется, не долетев до своих. Пообщаться с ним нам не дали, его быстро увезли в штаб дивизии.

— А с простыми немецкими военнопленными приходилось сталкиваться?

— В Германии это случалось нередко. Но особо сильной ненависти мы к ним не испытывали. Как-то ведут мимо нас колонну пленных. Конвоиры нам говорят: «Летчики! Бери любого фрица на выбор, отводи в сторону и стреляй эту собаку!» Но нам подобное предложение не понравилось. Кто-то из техсостава решил было «поучаствовать в мероприятии», но мы их остановили. Спрашиваем у начальника конвоя: «С тебя что, счет по головам не требуют?» Он только рукой махнул: «Дай бог, чтобы половину из них живыми довести!..» Но немцы ведь разные попадались. Когда мы садились на аэродром Финстервальде, это рядом с Дрезденом, то к нам прибежал цивильный немец и показал, какие места на аэродроме заминированы отступающими гитлеровцами. Многих спас.

— А какие отношения были у летчиков со стрелками, со штабными и политическими работниками, с техсоставом?

— Со стрелками мы жили, как говорится, душа в душу, отношения были панибратскими, и это правильно. Стрелки были нашими настоящими братьями, готовыми в любую секунду разделить в бою нашу общую судьбу. С техсоставом держалась определенная дистанция, соблюдалась субординация. К солдатам БАО отношение было двоякое, с одной стороны, они делали свое дело на хорошем уровне, мы ни в чем не чувствовали недостатка, но, с другой стороны, когда на каждый самолет полка приходится целая орава обслуги, один летает, а целый взвод, из которых половина лишние люди, его обхаживает, то… «Кому война, кому мать родна»… А со штабными работниками у нас было стойкое неофициальное перемирие. Они к нам относились снисходительно, понимали, что наш век на войне короток, зря к нам не цеплялись, иногда закрывали глаза на нашу выпивку после полетов. Здесь еще играло роль то, что командир полка Компанеец и начальник штаба Храпов были боевыми летчиками, лично выполняли вылеты на штурмовку и, зная на своем опыте, какой тяжкий и горький хлеб у экипажей, никому не позволяли нас трогать. Комиссаром полка был Хотылев, но он являлся «наземным политруком», летать не умел. Проводил митинги, вручал нам ордена, но кроме этого, к летчикам в душу не лез, строго соблюдая принцип: «У них своя пьянка, у нас — своя». Парторгом полка был неплохой человек, бывший секретарь Кагановического райкома партии в Москве. Штабные для нас были «аристократией», но мы, когда напьемся, часто обсуждали их «фронтовые подвиги», мол, все «тыловые нелетающие крысы» орденами до пяток обвешаны, «все в крестах», а мы, выходит, что? «Голова в кустах»? И тут начиналось…

— Кстати, об орденах. За двадцать пять боевых вылетов штурмовику полагался орден Красного Знамени, у Вас эта норма перевыполнена в два раза, а ордена БКЗ среди Ваших наград я не вижу. В ком и в чем причина, по Вашему мнению?

— Причина точно не во мне. Наградной лист на БКЗ был заполнен на меня дважды, отослан из полка наверх, да, видно, сгинул в закоулках штабных отделов нашей воздушной армии. Но меня «наградная тема» никогда особо не заботила.

— Как в полку относились к летчикам Вашей национальности?