Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки»
Шрифт:
В конце 1941 года, уже началась война, мы перелетели на запад в Богатол. Там мы выпустили вторую и третью группы курсантов. Всего я подготовил 18 человек.
В 1942 году меня назначили командиром звена. Однажды поручили перегнать два самолета в Иркутск на ремонт. Я летел с техником, а второй самолет пилотировал инструктор, который должен был вот-вот уйти на фронт. Из Богатола долетели до Красноярска, заправились. Потом в Канске сели на военный аэродром. Техника оставили наблюдать за самолетом, а сами пошли в город к знакомым, договорившись через час встретиться. Возвращаемся. Он немножко подвыпивший. Я говорю: «Коля, ты в состоянии лететь?» Он хохотнул: «Да ерунда». Пришли на аэродром. Техник мне говорит: «На твоем самолете на 15 литров бензина больше, чем у него». — «Ничего, мы долетим до Тайшета. 10–15 литров бензина еще останется». Коля говорит: «Нет, надо выровнять». А как выровнять? Не вычерпывать же. Меня провожала моя будущая жена, а тогда 17-летняя девушка. Мы с ней сели в самолет. Сделал круг и сел. Вместо нее сел техник. Спрашиваю: «Полетим? А то, может, заночуем здесь?» — «Да что!» Взлетели, набрали высоту. Вижу, он летит слева ниже. Потом чувствую, техник меня по плечу бьет и вниз показывает, а Коля крутит пилотаж над городом. Я развернулся и вижу, как он задел шасси крышу одного дома
А тут приказ 227… Я еще не числился военным. Меня направляют в военкомат. А из военкомата, с приговором и предписанием, на поезде я поехал в Омск в запасную бригаду. Какую же чушь сейчас порют про штрафные роты… Уму непостижимо!.. Короче говоря, в Омске формировалась наша 152-я армейская штрафная рота. Там нас тренировали окопы копать, с автоматом, по-пластунски, вперед в атаку «За Родину!», «За Сталина!» Винтовки были, но стреляли мало. Кто был в этой роте? Было два курсанта авиационного училища, ушедших в самоволку. Старшина какой-то роты, утащивший домой кормить детей две буханки хлеба. Медсестра из санбата, которая лекарство домой утащила. Да, женщины были. Они были медсестрами. С одной я дружил. И очень много было ребят, которые освобождались из тюрем. Бандитов не было — воры, хулиганы. Они кучковались вместе. В роте было шесть взводов примерно по 50–60 человек. Всего нас было 320 человек. Командиры — командир роты, его заместитель, два замполита, пропагандист, командиры взводов — все не штрафники. Я держался ближе с командиром взвода, с более старшими. Один из уголовников на меня набросился с какой-то железкой: «Ты там не сексотишь?» — «Брось чушь городить. Ну-ка убери ее, а то врежу». Они поняли, что я не поддаюсь, и больше не беспокоили.
По прибытии на фронт мы были вооружены автоматами. Были у нас ротные минометы, ДП.
Мы прибыли эшелоном на Брянский фронт в конце мая 1943 года. Выгрузились в районе Белева. Ночью нас маршем перебросили в расположение какой-то дивизии, державшей оборону между Белевом и Волховом. В лесу, где размещались штабы, мы провели день и еще одну ночь. От него в сторону немцев простиралось широкое поле и примерно в шестистах метрах протекала речушка, приток Оки, по пологому берегу которой были отрыты наши окопы. Немецкий берег речушки был обрывистый. За речушкой на пригорке была деревня, занятая немцами. Нам в полдень дают задание выйти к речке, взять эту деревню. Зачем?! Днем! Можно же было ночью вывести роту под берег, а с рассветом пойти в атаку. Нас 300 человек — мы бы их смели. Мы отошли метров на 400, когда немцы открыли минометный огонь, отсекая нас от леса, а потом взяли роту в вилку и начали ее косить. Из-под огня надо уходить, а народ нестреляный, растерялся — упал и лежит. Командир пока их поднимет, бегая по цепи, его уже убьют. Моя знакомая, медсестра из Москвы, начала бегать, помощь оказывать. Она абсолютно не обращала внимания на разрывы мин. Пока наблюдал, видел, что она все время бегала от одного к другому. Уже потом я ее не видел. Наверное, была или ранена, или убита. Мы с командиром взвода ротных минометов скатились в маленький овражек. Своих подтянули — и бегом вперед. Добежали до реки и под обрывистый берег спрятались. Постепенно там скопились все, кто уцелел — человек шестьдесят. Ждем дальнейших указаний. Одного посыльного послали — не вернулся, второго — не вернулся. Рассредоточились, подкопались под обрыв. Мы вдвоем с командиром стоим у обрыва. Прилетает наша мина и бьет в ста метрах, в стороне, прямо по речке. Видно, решили, что тут немцы накапливаются. Летит вторая мина и разрывается за лейтенантом. Сноп осколков пошел прямо на него и в сторону. Взрывной волной меня сбросило в воду. По лицу кровь течет — осколочек рассек ухо и кожу на голове… Я выбрался на нашу сторону. По мне немцы стали стрелять. Я метнулся обратно под защиту берега. От моего лейтенанта остался один сапог с ногой и пилотка. А я как раз свою потерял. Надел его пилотку. Все! Командира нет, указаний нет. На себя никто руководство этой группой не берет. Сидим, ждем. Все-таки потом прибыло указание, всем, кто есть на берегу, возвращаться. В сумерках поползли назад по трупам. Одного раненого знакомого парня я на себе вытащил. Ему осколок в живот угодил. В итоге на второй день из этой роты нас осталось примерно семьдесят человек. А командиров нет. И вот ведь — в этот день немец стал уходить сам. Мы видели, когда они уходили из деревни, что никакой техники у них не было. Видимо, была только минометная батарея, уничтожившая нашу роту. Остатки ее вместе с дивизией пошли в наступление, перешли речку. Вижу, узбек лежит с ручным пулеметом, стреляет по немцам метров на тысячу, а пули идут высоко. Я говорю: «Смотри, как у тебя прицел стоит». Лег, установил ему прицел.
Немец ушел. В итоге на третий день, когда мы вернулись обратно в лесок, нас, тех, кто мог на ногах стоять, осталось двадцать четыре человека. Приехал корпусной трибунал, три человека. Со всех нас сняли судимости. Вызывали по одному, спрашивали, какая воинская специальность. С собой из документов мне удалось взять пилотское свидетельство и летную книжку. Все же у меня уже было более 800 часов налета. Пока я в речке плавал, документы подмокли, но я им их показал, и меня направили в воздушную армию.
Приезжаю в штаб воздушной армии. Подхожу к дежурному подполковнику. Показываю ему направление от трибунала. Тот говорит: «Что?! Штрафник?! Тебя обратно надо в пехоту!» Думаю: «Мать честная, неужели будет от ворот поворот». Дежурный с моими документами пошел докладывать. Часа через полтора вышел кадровик, сказал, что, член военного совета и командующий, посмотрев бумаги, заявили: «Какая пехота?! У нас летчиков не хватает! А это готовый летчик — с таким налетом его за десять дней на любой тип переучить можно! Немедленно отправить в УТАП!» Выдали предписание, в котором было написано: «Проверить и отправить в боевую часть», и я поехал в Бенкендорф-Сосновку под Тамбовом, где находился учебно-тренировочный полк армии. Я туда прибыл в обмотках. Нахожу штаб. Меня направили к командиру эскадрильи, он посмотрел, говорит: «Ладно, ты пару дней почитай литературу об У-2». — «Да я все помню!» — «Ну вспомни инструкции. Главное, иди к старшине, чтобы тебя переобмундировали. И чтобы
Меня отправляют на Брянский фронт. Приезжаю в 387 полк, а им командует бывший начальник моего Тамбовского училища полковник Наконечный. Дней десять я осваивал на земле с руководителем полетов, как подводят и сажают самолеты ночью. Самое сложное для этой авиации — посадка. Из ориентиров только два костра — плошки с промсленной ветошью. У одной надо посадить самолет, а другая, метрах в трехстах, помогает направление держать.
Потом мне дали несколько провозных ночью. Главное — перед каждым взлетом альтиметр точно выставить на ноль. Давление же меняется, и он может чуть-чуть ошибиться, а ты разобьешь самолет. В тренировочных полетах круг делали на 200–300 метров, в пределах видимости «посадочных огней». После четвертого разворота начинаешь в переднюю плошку целиться так, чтобы она над капотом стояла. Все время следишь за высотой. Скорость держишь в пределах 90–100 километров в час. Если летишь нормально, не перелетаешь ее, то капот ее не закрывает. Руководитель полетов стоит у посадочной плошки с фонариком. Если фонарик ровно горит — хорошо идешь, если моргает — значит, недотягиваешь, подтяни немножко. Обычно идешь с недотягом, чтобы на газу идти. Причем когда подходишь, высота 30 метров, начинаешь скорость убавлять, переводишь на 80 (легкое парашютирование), но все время на газу — ни в коем случае на малый газ не переводишь двигатель. И вот так чувствуешь, как плошка подходит, смотришь — десять метров осталось, пять, а дальше ты уже подтягиваешь ручку, парашютируешь, подщупываешь землю… Ее не видишь, смотришь только на плошку. Убрал газ, плюхнулся. Бывало, даже с метра падали, но ничего не случалось, и дальше покатился.
Боевые вылеты выполнялись следующим образом. Аэродром базирования был километрах в 30–50 от линии фронта. В сумерках перелетали на аэродром подскока. Иногда, если основной аэродром был недалеко от передовой, летали прямо с него. Подвешивали нам 200 килограммов бомб. В основном брали 50-килограммовые фугасные. КС возили, это ампулы с горючей жидкостью, так у нас один летчик страшно обгорел. На взлете у него двигатель отказал. Он впереди себя залез в кустарник и КС стали гореть. У штурмана был сзади ШКАС, больше штурман в кабину ничего не брал — ни бомб, ни листовок. Летали без парашютов.
Я сделал 66 боевых вылетов. Шесть на Брянском фронте, потом полк вывели в тыл получать самолеты, а затем 60 на Первом Украинском фронте. По линии фронта я никогда не работал. Всегда уходили за линию фронта, в ближние немецкие тылы. Работали по площадям. Точечных ударов не было — не видно ничего. Линию фронта проходишь, там пожары, красные болванки летят туда-сюда. Ушел за линию фронта — сплошная темень. Если луна светит, то рельсы блестят, реку видно, лес темный на фоне снега очень хорошо видно. А в темную, безлунную ночь… зимой еще ничего, а летом — вообще кругом чернота сплошная, и только отдельные огоньки. А что это за огоньки, кто его знает. Указывают лесной массив, где воздушная разведка засекла скопление войск и техники, идем туда, кидаем на этот массив бомбы, а куда они попадут, черт его знает. САБов мы не возили. Штурман ведет самолет по курсу и расчету времени. Его задача была вывести на цель и сбросить бомбы. Он же высоту задает, предположим, 800–1200 метров. Выше не летали — расход топлива большой и при облачности ниже 400 метров не летали. Приходим на цель, штурман говорит: «Я сбрасываю бомбы». И все. Сбросил, и полетели домой. Дивизия трехполковая, полки по линии фронта расположены примерно в 50 километрах друг от друга. Посередине стоит мигалка, не прожектор, а именно мигалка — мощная электрическая лампа, которая мигает азбукой Морзе две буквы — положим, буква «А» — точка и тире. И буква «Т» — два тире. Как вышел на мигалку, от нее берешь курс на площадку и засекаешь время, поскольку знаешь точно, сколько от мигалки до нее. Каждый полк на эту мигалку выходит на своей высоте, с эшелонированием по 100 метров, чтобы не столкнуться. От мигалки я начинаю планировать с таким расчетом, чтобы подойти к плошкам на высоте сто метров. Эти плошки видны примерно с 3–4 километров. И вот уже здесь начинаешь делать маневр, искать землю, идти точно к первой плошке, держа вторую в створе. Садились всегда правее огня.
Первый боевой вылет, как я уже говорил, я совершил на Брянском фронте. Мы бомбили какую-то станцию. Мне дали штурмана, который не только уже имел порядка 400 вылетов, но и мог пилотировать самолет. Как потом выяснилось, ему было приказано, в случае, если я поведу самолет в тыл к немцам, меня пристрелить, а самолет привести на свой аэродром. Вот так! Поначалу не доверяли. В октябре 1943 года личный состав 387-го полка отправили в Алатырь на доформирование. Меня назначили командиром звена, присвоили звание «лейтенант». Получили самолеты, и в январе 1944-го полк полетел на фронт. На фронте полк фактически был расформирован, а летный состав с самолетами пошел на пополнение уже имевшихся полков. Вот так я попал в 620-й полк. Он был сформирован в Балановском училище. В полку было два типа самолетов — одна эскадрилья Р-5 и две эскадрильи на У-2. В 1942 году они летали с прожектором. Самолет подходит, руководитель полетов дает команду прожектору положить луч. И по лучу садились. Но однажды пришел немецкий бомбардировщик и шуранул серию бомб. Полк целую эскадрилью сразу потерял. С тех пор прожектора убрали, освоили этот новый метод по двум плошкам.
Дали опытного штурмана звена, имевшего тоже порядка 400 вылетов, Колю Кошелева, и мы включились в работу по уничтожению Корсунь-Шевченковской группировки. Летали бомбить хорошо защищенный аэродром Калиновка около Винницы. И вот приходим на цель. Забегали прожектора… А мы, как правило, набираем высоту побольше, а потом мотор задроссилируем и идем, чтобы звука мотора не было слышно. Один раз прожектор нас схватил. Я моментально ослеп. Коля мне в наш матюгальник кричит: «Закрой глаза, уткнись в кабину, и ничего не делай! Брось управление! Сиди, жди, пока не скажу открыть глаза! Надо минуту, другую подождать. А как самолет будет лететь, что будет с ним, мы сейчас не в состоянии ничего изменить». И мы повалились черт знает как. В какой-то момент он говорит: «Открой глаза и собирай шарики и стрелки, как тебя учили. Выводи самолет в горизонтальный полет». Я вижу скорость, высоту, «Пионер». Все это собрал. Вираж влево и быстрее к себе. Мы таким падением выскочили из луча. Если бы второй схватил — все, уже они не выпустят. Или тебя добьют, или все же успеешь не схватить снаряд и удрать от них.