Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта
Шрифт:
К нашему 345-му отдельному парашютно-десантному полку у душманов было особое отношение — нас боялись больше других. Еще до того, как я попал в полк, году в 1982-м, был случай, когда «духи» полностью вырезали наш пост. Без единого выстрела, бесшумно, были убиты 18 наших солдат. Потом, в отместку за убитых, их товарищи разнесли три соседних кишлака. Принцип был такой: если воюем, значит, воюем открыто, а так, исподтишка, — неинтересно. А «духи» почти всегда действовали именно так, исподтишка: ночные вылазки, обстрелы рано утром, да и то — выскочили, обстреляли и уходят. А так было все, и мне не раз приходилось сталкиваться лицом к лицу с врагом, приходилось убивать, ведь если не ты — то тебя.
— Каким было отношение к пленным душманам?
— Тут
— Какое количество боеприпасов обычно брали с собой?
— В моем «Урале» постоянно был цинк в тысячу с лишним патронов к автомату, лежало штук 30 Ф-1, шесть пулеметных магазинов по 45 патронов, попарно связанных изолентой, — магазинов по 30 патронов порой было маловато.
— В униформе были отклонения от устава?
— Да. Мы пришли в Афган обутые в очень тяжелые полусапожки. И если мы, водители, еще могли в них ходить, то корректировочным группам, которые уходили далеко в горы, было очень тяжело: не предусмотрена была эта обувь для гор, очень уж была неудобная. В кроссовках было намного удобнее, к тому же в них нога намного более чувствительна к проволоке растяжек, ведь в сапогах можно было задеть проволоку растяжки и не почувствовать, не упасть вовремя, и три-четыре человека могли погибнуть на одной мине. А растяжек стояло очень много, кроме того, было очень много наших «лепестковых» мин, выставленных самолетами, — с воздуха сбрасывался контейнер с минами, который раскрывался на заданной высоте, усеивая ими площадь. В зависимости от местности эти мины были серого или зеленого цвета. Когда наступаешь на них, ничего не происходит, отпускаешь ногу — происходит взрыв, который отрывает стопу. Заметить их было непросто: если ты идешь и внимательно смотришь себе под ноги, то такую мину можно заметить, а под обстрелом под ноги смотреть некогда. Такие случаи бывали не раз — ребята налетали на них, погибнув не от вражеской пули, а от своей мины, хотя погибали от мин нечасто, обычно отрывало ногу. Больше всего мин встречалось возле «духовских» кишлаков.
Минировалось все, даже на ровном асфальте душманы вырезали кусок под размер фугаса, устанавливали его и тщательно маскировали. Взрыватель фугасов обычно был «качковый», то есть подрывалась не первая и не вторая машина, а та, на которой число нажимов на механизм детонатора достигало заданной цифры. Я видел «духовский» фугас, изготовленный из крупнокалиберной артиллерийской гильзы, доверху набитой порохом. Эти фугасы разворачивали наши танки, отрывая башни. «Урал» вылетал на несколько метров вверх, против зарядов такой силы бесполезно было пробовать чем-то защититься. Каких-либо особо хитрых способов минирования, когда, например, минировались нависавшие над дорогой ветки деревьев, мне встречать не доводилось, единственное, что из подобного я видел, — это вышеупомянутые огромная артиллерийская гильза от САУ с электрическим взрывателем, заминированные авторучки и брелки. Мы для растяжек использовали и Ф-1, и РГД-5, очень много ставили сигнальных мин.
У душманов даже встречались электронные «Стингеры» — ПЗРК устанавливался на станок, к нему подключали что-то наподобие таймера, и в заданное время, когда должен был пролетать наш самолет, производился пуск ракеты, когда поблизости уже давно не было ни одного душмана.
Из ракетных пусковых установок обстреливали обычно артиллерийские склады или склады ГСМ. Расположение основного состава наших рот тоже попадало под обстрел, но редко.
— Какой была ситуация с продуктами и водой?
— Заострив внимание на воде, скажу, что вода
Обеспечение продуктами было неплохим — каждое воскресенье, например, мы получали шоколад или шоколадное масло. Офицеры договаривались со старейшинами «комсомольских» кишлаков, и у нас нередко была свежая баранина, был и картофель, и привозившиеся самолетами из Союза маринованные, в металлических банках, помидоры, повидло. Так что насчет питания обижаться нечего, единственное — в пятидесятиградусную жару порой было не до еды.
— Что можете сказать про отношения с местным населением?
— Кроме того, что упомянул, с местными жителями никакого обмена на продукты не было — мы опасались отравления. С местными вообще старались в контакт не входить, чтобы не давать им повода даже подходить к нам, потому что всякое могло быть. Днем местный житель мог приветливо махать рукой проезжавшим мимо «шурави», а ночью взять в руки оружие.
И очень часто ребята страдали именно из-за своей неосторожности: было очень много мин-сюрпризов, порой просто рассыпанных по земле. Это могла быть простая шариковая авторучка, поднимаешь ее — все нормально, а пробуешь писать — и она отрывает кисть руки. Много было маленьких предметов, рассчитанных на поражение рук и ног, были и заминированные брелки, которые отзывались на свист. Поэтому офицеры проводили с нами такую политику, чтобы в контакты с мирным населением мы не вступали, тем более мы стояли на полном боевом.
— Перевал Саланг чем-либо запомнился?
— Во время первого вывода войск я на своем «Урале» с подъемником помогал преодолевать перевал, стоя на сопровождении колонн. Мы помогали подниматься на высоту в 4300 метров старым грузовикам, которые закипали еще на подъеме, эти 130-е и 131-е многое повидали на своем веку, «эмэрэски» тоже тогда выводили, старые бээрдэмы.
— Какое ваше самое яркое впечатление о той войне?
— Самое яркое впечатление — это то, что она была никому не нужна, вот что запомнилось. Очень много ребят погибло ни за что. Да, я понимаю — долг перед Родиной, забросили нас туда, чтобы мы его отдавали и «помогали афганскому народу в поддержании Апрельской революции», — это постоянно вдалбливали нам в головы. Нормальные хорошие парни потеряли там очень много здоровья, потерял его немало и я. Хотя мы могли бы отслужить в своих частях и в Союзе, вернувшись домой невредимыми.
Я повидал там многое, очень ярко запоминаются боевые действия. Остался четким в памяти мой первый обстрел.
14 октября мне исполнилось 18 лет, а 28 октября меня забрали, полгода я отслужил в учебке и попал желторотым пацаном на войну. Мы никому не были там нужны, никому… Я не знаю, зачем все это было нужно: полезных ископаемых там было слишком мало, чтобы за них биться, — ни угля, ни нефти, посмотри на карту мира: в Афганистане практически ничего нет, кругом была лишь одна сера и немного руды. А основным богатством там были и остаются гигантские плантации опиумного мака, за счет которого местное население и выживало. Когда въезжаешь весной в Джелалабад, перед глазами встает такая красивая панорама — целые поля цветущего опиумного мака, которые мы сжигали из огнеметов.
И никогда мы бы там не победили и ничего бы там не наладили. Сейчас там американцы, и у них также ничего там не получится, потому что афганцы — очень тяжелый народ, его очень сложно завоевать: начинается партизанская война, чем-то напоминающая действия наших партизан в Великую Отечественную — воевали в своих родных лесах, и попробуй их выбей оттуда. В такой же ситуации оказались и мы там: попробуй сунься к ним в горы — у них там соединенные между собой тоннели: он нырнул здесь, а вылез где-нибудь километров за пять. Я долго не мог понять, откуда у них глиняные дома, когда кругом сплошной песок, а потом до меня дошло, что ее добывали, выкапывая керизную систему.