Я думала, я счастливая...
Шрифт:
Дальше ее, как неодушевленный предмет куда-то катили, снова расспрашивали, светились белые лампы, зеленела форма персонала, что-то жужжало, что-то пикало и звенело. Она ощущала холодный гель на животе, чувствовала датчик, скользивший по ее коже, смутно различала лицо молодой девушки в форменной рубашке и штанах. Запомнилась забавная шапочка, на которой были нарисованы мишки, динозавры и коалы. Коалы навеяли мысль об Австралии. Дальше перекинулись на Тимура. Снова вернулись к ее счастливой жизни с Колей и так по кругу, пока от усталости и переживаний
Наутро недовольная санитарка принесла ей пакет с сумочкой и телефоном, и Соня принялась звонить. Сначала Коле, а потом, не дозвонившись, маме. Инесса Леонардовна долго охала и ахала, но на этом и ограничилась. Узнав, что с дочерью ничего страшного не произошло, она порадовалась и заявила, что вечером идет в театр, а потому посещение больницы невозможно. Обещала попросить отца.
— С тобой ведь всё в порядке? А с ребеночком? Ну и славно, мой котик, — услышала Соня торопливый голос. — Целую, дорогая.
Как ни пыталась Соня разузнать хоть какую-нибудь информацию о Коле, ничего не удавалось. Она даже не знала, в какой он больнице, да и вообще, жив ли? Ведь если бы он не пострадал, давно бы уже был здесь, с ней. Неуклюже сжимая телефон, она ломала голову, как еще можно выяснить, где он. Поврежденная рука еще побаливала, но перелома нет и с малышом тоже всё в порядке — получается, она легко отделалась, наверное, весь удар принял на себя Коленька. Спас их. А вдруг сам умер? Непроизвольно полились слезы. Соня снова почувствовала себя одинокой и брошенной. И очень, очень беззащитной. Как будто осиротела.
Всю неделю Тамара провела в бесконечной беготне между Ольгой Ивановной, домом и больницей. Лёлька, убедившись, что мать, как всегда знает, что и как правильно сделать, тихо самоустранилась. Она только звонила по вечерам, уточняя состояние отца, и нехотя что-то бормотала про помощь деньгами, если потребуется. Ее слезы и страдания прекратились так же быстро, как и возникли вначале. Собственно, Тамара этому и не удивилась. Но размышлять о провалах в воспитании ей было некогда. С Женей общалась урывками, кратко рассказав ему, что произошло.
— Тома, я тебе не советчик, но…
— Не надо, Жень! Я и так знаю, что ты скажешь. Но пока вот так.
Женя общение не прекратил, но как-то отдалился, и Тамара это чувствовала по возникшим холодноватым ноткам в голосе, по сухим ответам. Николаю требовалась консультация хорошего травматолога и офтальмолога, и Тамара, кинула все силы на их поиски. Сбиваясь и смущаясь, попросила Женю узнать у его мамы, к кому лучше обратиться. Лишним не будет.
Что ею двигало? Тамара никому бы не призналась. Страх. Банальный человеческий страх. Тамара боялась, что Николай превратится в обузу, и эта обуза ляжет на ее плечи. А на чьи же еще? Вряд ли его беременная подружка или Ольга Ивановна найдут в себе силы ухаживать за ним. О Лёльке и говорить нечего.
Вечерами и бессонными ночами Тамара себя ругала. И особенно после разговоров с Женей. Он не давил,
Тамара медленно размешивала ложкой прозрачный желтый мед в чашке с травяным чаем и, чуть морщась, делала осторожный глоток, с тоской размышляя, как придется выйти из дома и поехать через весь город в больницу, чтобы повидаться с докторами. И снова хотелось всё бросить и убежать. Сделать вид, что она здесь ни при чем. Только вот добрые глаза Ольги Ивановны найдут ее за три моря, будут видеться повсюду и будоражить совесть.
Сосредоточенно рассматривая попавшие в чашку травинки, Тамара усмехнулась: «А со стороны, наверное, все думают: какая благородная и самоотверженная женщина! Несмотря ни на что, так переживает за мужа». С раздражением отставила чашку: глупости! Нет тут никакого великодушия и святости. Банальное нежелание стать сиделкой. А кто бы хотел такого?
Она встретилась с врачом и невнимательно выслушала диагнозы, уяснив одно — угрозы для жизни нет. «Значит, не обманула я Ольгу Ивановну», — стучала единственная мысль, не давая вникнуть в смысл слов доктора.
— В рубашке ваш супруг родился, — подытожил эскулап, заметив, что женщина слушает его рассеянно и отстраненно. — Может второй день рождения отмечать.
— А глаза? — вынырнула вдруг из омута свои размышлений Тамара. — Как его зрение? Он не ослеп? — и сама ужаснулась этому вопросу.
Так и представилась ей, как Николай, нелепо ощупывая стены и натыкаясь на углы, бродит растерянно по квартире. Кошмар. Она даже передернула плечами.
— Насчет зрения вам нужно с офтальмологом поговорить, это не ко мне, — серьезно ответил доктор. И помолчав, добавил:
— Если хотите, вы можете навестить мужа. Только ненадолго.
Тамара испугалась. Ей совсем не хотелось видеть Николая в беспомощном состоянии, да еще и полуслепым. Но пожилой врач смотрел так сурово, будто проверяя ее добродетель, что Тамара стушевалась и закивала головой.
В палате Николай был в одиночестве. Понемногу он вспоминал все события того дня. Поездка к Тимуру, потом трамвай, а вот дальше… Что было дальше? О Соне никто ему ничего сообщить не мог, а телефон, хоть и с разбитым экраном, но уцелевший, лежал бесполезным грузом на тумбочке. Он давно разрядился. Больше всего беспокоили глаза, повязку ему так и не сняли. Он приставал ко всем с расспросами, испуганно вглядывался в черноту и постоянно ощупывал бинты пальцами. Вдруг ему послышался женский голос. Со слухом у него тоже беда, постоянно звенит в одном ухе, но свое имя он различить сумел.