Я - эль Диего
Шрифт:
Со временем я простил Гойкоэчеа, хотя это было нелегко. В ту пору мои братья и болельщики «Барселоны» говорили, что он был настоящим убийцей, и я им не возражал. Кого я никогда не прощу – это Хавьера Клементе, возглавлявшего в ту пору «Атлетик». Сразу же после окончания встречи он заявил, что испытывает чувство гордости за своих футболистов, и что следует подождать хотя бы неделю, чтобы узнать, действительно ли Марадона получил такую тяжелую травму. Наилучший ответ ему дала газета Marca, вышедшая с великолепной «шапкой»: «Быть артистом запрещено». Это пришлось очень кстати, поскольку тогда было очень серьезное противостояние нами, кто играл в мяч, и теми, кто… бегал. И я был чем-то наподобие знамени для тех, кто получал удовольствие от обращения с мячом, в стране, где больше всего били по ногам. Если итальянцы умели опекать соперника, то испанцы тебя убивали прямо на поле.
Травма была настолько серьезной, что заставила меня вкалывать до седьмого пота, чтобы восстановиться. Я сделал это вместе с гением, доктором Рубеном Дарио
«Сумасшедший» Олива – так я его называю, с уважением к нему, и он об этом знает – видел каждого насквозь. На мой взгляд, в мире нет такого врача, который настолько хорошо разбирался бы в спортивной медицине. И, конечно же, я обращался к нему раз семьдесят по поводу растяжений и других повреждений, но сейчас, сломанный, я нуждался в нем больше, чем когда-либо. Он жил в Милане, и все еще живет там. Всякий раз, когда я набирал его номер, он садился в самолет и уже через час был в Барселоне. Подчас он прилетал вечером, ночевал в Испании, осматривал меня утром и потом мчался на всех парах обратно в Италию, чтобы успеть к своим пациентам. Если бы он прилетел тогда, сразу же после матча, меня бы не стали бы оперировать, нет, сеньор… Потому что он этого не позволил бы. А меня прооперировали через два часа после окончания встречи, сразу же, тогда как доктор Олива прилетел на рассвете. Он встретился с доктором Гонсалесом Адрио и спросил его, как все было. Тогда они заключили между собой договор. Доктор Олива сказал: «Если через 15 дней мы сделаем радиографию, и обнаружатся первые признаки спаек кости, восстановительным процессом займусь я, по своей собственной методике. В противном случае вы продолжите свою работу». Конечно, если бы этим занялся галисиец, полгода неподвижности были бы мне обеспечены. Но Олива его обставил; он не стал дожидаться, пока пройдет 15 дней, а уже через неделю, не больше, снял гипс, сделал мне радиографию, посмотрел, как обстоят дела, и сказал мне:
— Ставь ногу…
— Что? Доктор, порой я называю вас «сумасшедшим», но это всего лишь прозвище.
— Я когда-нибудь тебя обманывал? Ставь ногу, ставь потихоньку…
И я поставил, чуть не наделав в штаны от страха, но все-таки поставил.
Неделю спустя, когда мы собрались все вместе для того, чтобы обсудить, как идет процесс моего восстановления, Олива и я чуть не довели до инфаркта Гонсалеса Адрио. Я пришел на костылях, поднимая левую ногу… «Сюда, Диего, осторожно», — сказал мне этот барселонский дрозд и показал несколько ступенек, по которым я должен был спуститься, чтобы сделать радиографию. «Подержите их, доктор», — ответил я ему, и спокойно спустился на своих двоих. У Гонсалеса Адрио от неожиданности сомкнулись веки. После этого он увидел все своими глазами, и моя дальнейшая судьба оказалась в руках Оливы. Мы некоторое время поработали в Барселоне, после чего сразу же решили лететь в Буэнос-Айрес. Конечно, такая головка члена как Нуньес, ничего не хотела знать, но тут Цитершпиллера осенило. И он сказал этому карлику:
— Если вы разрешите Диего уехать в Аргентину, мы обещаем вам, что уже в январе он будет на поле, готовый играть. Если же мы не выполним наше обещание, то откажемся от полагающихся нам по контракту денег за весь период нашего отсутствия.
У несчастного Нуньеса загорелись глаза. Разумеется, врачи «Барселоны» сказали ему, что я не смогу играть по меньшей мере шесть месяцев, и у него появился шанс сэкономить несколько песет.
Благодаря знаниям и идеям доктора Оливы, противоречившим тем, что предлагали большинство врачей, мне сняли гипс через семь дней, а на поле я вернулся через 106 дней: 8 января 1984 года под дождем я сыграл против «Севильи». Мы победили со счетом 3:1, а я забил два мяча – второй и третий. Когда счет был 2:0, трибуны начали просить Менотти заменить меня, чтобы они могли устроить мне овацию. Однако «Севилья» сократила разрыв в счете, и все замолчали. Я забил третий мяч, и они начали снова и продолжали до тех пор, пока Менотти не убрал меня с поля. Зрители на трибунах рванули вниз, к полю, все кричали и аплодировали мне, скандируя вроде бы «Ма-ра-дооо! Ма-ра-дооо!», точно сказать не могу, так как на стадионе стоял оглушительный визг. Эта овация была одной из самых запоминающихся в моей жизни. Никто не мог поверить!
В следующем матче я забил два мяча в ворота «Осасуны», но они оказались бесполезными, так как они отгрузили нам целых четыре. Затем мы сыграли вничью с «Мальоркой», и пришло время матча-реванша с «Атлетиком», 29 января: мы выиграли 2:1, и я забил оба гола… Мы начали бороться за чемпионство с мадридским «Реалом», голова к голове. Однако когда настал черед очного поединка, 25 февраля 1984 года, мы уступили: мы проигрывали 0:1, я сравнял счет, а за пять минут до конца нам забили решающий мяч. Именно поэтому мы выбыли из чемпионской гонки и закончили чемпионат на третьем месте.
Слава Богу, я остался цел и невредим благодаря Оливе, который заставил понять остальных, что одним из ключевых моментов моей игры является подвижность голеностопа. Если бы процесс восстановления был традиционным, я бы потерял способность поворачивать его в разные стороны больше обычного.
Как бы то ни было, а проблема была не на поле, а за его пределами. Одна из стычек с Нуньесом произошла потому, что мне не давали раскрыть рта. Но я все равно продолжал разговаривать – с Гарсией, с Пересом, с Магойей, я делал это
К тому времени я уже знал, что он готов выписать мне «волчий билет». Нуньес мне уже показал, кто всем там заправлял. «Хорошо, мне представляется отличным, что вы здесь главный», — ответил я, и с этого момента на страницах газет началась настоящая травля. Когда мы играли хорошо и выигрывали, не происходило ровным счетом ничего. Но стоило только сыграть с кем-нибудь вничью или, не дай Бог, проиграть, как мне сразу же начинали перемывать кости: что я не до конца вылечился от гепатита, что я ухожу по ночам из расположения команды, веду развратный образ жизни и все в таком роде. Конечно же, эти слухи раздувала пресса, целиком и полностью зависимая от Нуньеса. И в один прекрасный день я пришел к Нуньесу без приглашения и сказал:
— Я хочу, чтобы вы меня продали!
— Нет!
— Тогда я отказываюсь выходить на поле!
И в те дни появился вариант с «Наполи». Нуньес вел себя со мной очень подло и грязно. Так грязно, что много времени спустя, когда я уже играл в Италии и приехал в Испанию для того, чтобы получить приз лучшему латиноамериканскому футболисту, выступавшему в испанском чемпионате, Нуньес искал возможность отомстить мне и выдумал одну историю, которая могла мне дорого обойтись. Один мальчишка сказал, будто бы я сбил его на своей машине и сильно покалечил. Полиция отправилась искать меня туда, где должны были вручать приз, и взяла в наручники. А остальные футболисты собрались мне на выручку… Это были Шустер, Уго Санчес, Хуанито, мир его праху… Хуанито кричал им, стоя у окон участка: «Да здравствует Франко!», а я, внутри, подписывая бумаги, смотрел в глаза тому пареньку: «Когда я тебя сбил? Когда? Расскажи им все, скажим им, что это ложь Нуньеса, пожалуйста!».
Вот так мое пребывание в «Барселоне» превратилось в сущий ад. Из-за гепатита, из-за перелома, да и из-за самого города тоже – Мадрид мне всегда больше нравился, из-за окончательно испорченных отношений с Нуньесом. И потому, что там, в Барселоне, началась моя связь с наркотиками. Не буду отрицать: я действительно начал там их принимать и начал самым худшим образом. Когда это с кем-нибудь происходит, он всегда хочет сказать «нет», а на деле слышит, как сам произносит «да». Ты веришь в то, что можешь превозмочь себя, что можешь бросить… и потом все только усложняется… Но наркотики в Барселоне никоим образом не повлияли на мою спортивную форму. Если бы это было не так, разве я бы смог добиться тех успехов, которых достиг в «Наполи»? В одном из своих заявлений Нуньес сказал, что продал меня потому, что я принимал кокаин. Ложь! Я не смог бы ничего достичь в Италии, потому что вся эта кокаиновая дрянь вместо того, чтобы тебя мотивировать, на самом деле вгоняет тебя в депрессию. Кокаин – не помощник ни в футболе, ни в жизни, недавно я это понял. Я поступил как еще один долбоёб. И то, что тогда могло показаться веселым, выглядело драматичным. Сейчас я раскаиваюсь в этом, потому что все еще должен любой ценой выкрутиться из этой ситуации. Ради моих дочерей, ради всех людей, которые меня любят, и которых я заставлял или заставляю страдать. Но это неизбежно, это так, и наркотики – это не мое изобретение; это придумали те, кто сегодня правит миром. Я хочу высказаться предельно ясно по этому вопросу: правительства стран не делают ничего для того, чтобы остановить эту заразу. Почему? Потому что их устраивает существование зависимых. Но это уже другая история и для другого раза.
В то время говорили о «клане Марадоны», и это меня очень злило. Что такое был этот клан? Мои люди, моя семья, мои друзья, мои служащие… У меня был дом в районе Педральбес, в наиболее красивой зоне Барселоны. Три этажа, десять комнат, джакузи, теннисный корт. Почему я не мог открыть двери моего дома тем, кому хотел? Сегодня я повторяю то, что говорил тогда: «Я счастлив, когда я вместе с людьми, которых люблю». Для меня они – Освальдо Далла Буона, Галиндес, Нестор «Ладилья» Барроне – были аргентинцами, нуждавшимися в том, чтобы кто-нибудь взял их под свою защиту; и этим «кто-нибудь» был я. Для того, чтобы меня услышали все каталонцы, я заявил по телевизору: «Я хочу сказать людям Барселоны, что не все мы, аргентинцы, такие уж плохие, что никто нами не заправляет, что мы умеем жить нормальной жизнью. В том, что кто-то из приезжих поступает здесь плохо, нет нашей вины, но теперь нас хотят заставить расплачиваться за грехи других». Я не уставал повторять эти слова с тем, чтобы они поняли: есть вещи, на которые способны мои друзья-аргентинцы – драться, пить, курить, но это не значит, что во всем замешан «клан Марадоны». То, как поступают мои друзья, может показаться мне плохим или хорошим, но от этого они не перестанут быть моими друзьями, а я не стану вмешиваться в их жизнь. Меня уже достали все разговоры о «клане Марадоны»; в Барселоне не было никакого другого клана! Я помогал тем, кто в этом нуждался, и многие меня даже не благодарили. Более того, многие потом стали моими врагами. И тогда я сказал себе: никогда больше… Теперь это – моя семья, мои настоящие друзья, и никто другой. Однако пусть всем станет ясно: ни клан, ни окружение, никто не мог заставить меня делать то, что я сделал, совершить ошибки, которые я совершил. Я имею в виду в том числе и наркотики.