"Я есть кто Я есть"

Джин Нодар

* В начальные времена люди жили маленькими племенами, управлявшимися, как считает Фрейд, старейшинами-отцами на основе грубой силы, подчинения женщин и жестокого контроля над сыновьями. Этой системе пришел конец в результате восстания сыновей, объединившихся воедино против отца, свергнувших его и совместно поглотивших его умерщвленную плоть. Племя, управлявшееся-де прежде отцом, сменилось тотемическим братским кланом. Во имя мир ного сосуществования меж собой братья-победители поставили во главу клана женщину, ради которой они, собственно, и умертвили отца, учредив принцип общности жен. Двойственность отношения сыновей к отцу сохраняется в течение всего последующего развития общества. Вместо отца в качестве племенного тотема провозглашается животное, убийство и оскорбление

которого запретно, ибо этот тотем символизирует умерщвленного предка и дух, покровительствующий клану. Раз в год, однако, весь клан собирается на пир, во время которого тотем умерщвляется и разрывается на части. Никто не вправе отказаться от этого празднества, ибо оно торжественно повторяет акт отцеубийства, положивший начало тому, что называется социальным порядком и нравственным Установлением. – Н.Д.

Начальный эффект обновления союза с отцом описан в сцене завещания народу Закона на Синайской горе. То было чувство восхищения, благоговейного страха и бесконечной признательности, чувство, которое охватило весь народ, одержимый стремлением снискать Его любовь: религия Моисея проникнута именно и только этими чувствами по отношению к Богу-Отцу. Уверенность в непоколебимости Его власти, безоговорочная подчиненность Его воле, – нельзя представить себе более сильное выражение первоначальной беспомощности и запуганности сына перед отцом племени, чем здесь. Детские ощущения отличаются несравненной интенсивностью и глубиной по сравнению с чувствами в зрелом возрасте, и один лишь религиозный экстаз способен возвратить взрослому человеку эту интенсивность переживаний. Вот почему всеобщая преданность Богу является первой реакцией на возвращение Всемогущего Отца.

Евреи возлагали на себя бесконечно усложняющиеся обязательства по отречению от власти инстинктов и тем самым достигли – по крайней мере в теории – таких этических высот, которые должны были представляться недостижимыми всем иным народам древности. Это стремление к ограничению собственной животной природы и к ее одухотворению расценивается многими евреями как вторая основная чррта, второе великое достижение своей религии. Что касается нас, мы хотели показать, каким же именно образом этот второй признак еврейской религии обусловлен первой ее чертой, т.е. идеей Единого и Единственного Бога. Как бы то ни было, невозможно отрицать, что этика еврейства вырастает из осознания греха, восходящего, в свою очередь, к чувству подавленной враждебности по отношению к Богу. Это обстоятельство обусловливает особый тип существования, который никогда прежде не обнаруживался и никогда впредь обнаружиться не может.

В последующую эпоху ощущение греха не ограничивается уже сознанием одних только евреев; это гнетущее чувство пронизывает собою душу всех народов Средиземноморья и выражается как смутное ощущение недовольства и неустроенности, как предчувствие беды. Хотя, казалось бы, все кругом намекало или указывало на истинные корни удручающего невроза, охватившего самые различные народы, -тем не менее в четкой своей форме идея действительной причины всеобщего духовного смятения мелькнула опять же в еврейской голове, в голове Саула из Торса, или апостола Павла: "Мы убили Господа Бога, Отца Нашего, и потому мы так несчастны!" Теперь уже должно быть понятно почему именно Павел осознал этот факт как радостную иллюзию: "Мы избавлены от всех грехов наших, ибо один из нас отдал свою жизнь во искупление всеобщей вины ".

…Первородный грех и обретенное через жертвенную смерть Христа спасение, – вот два принципа, образующих основу новой религии, учрежденной Павлом. Вырвавшись за рамки иудаизма, христианская доктрина впитала в себя множество разных элементов и, отрекшись от чистого монотеизма, усвоила ритуалы прочих средиземноморских народов. Основная доктрина новой религии сводилась, конечно же, к примирению с Богом-Отцом, к искуплению свершенного против Него греха; но эта религия сосредоточила внимание и на другой стороне, на Сыне, который, приняв всю тяжесть греха на собственные плечи, сам уже стал Богом наряду с Отцом и по существу даже сменил Его. Будучи по своему происхождению религией Отца, христианство обернулось религией Сына. Христианство не могло не избрать путь вытеснения Отца.

К этой новой доктрине пристала лишь небольшая часть еврейского народа,

и те, кто отказался от нее, до сих пор зовутся евреями. Благодаря своему отказу от новой доктрины, они оказались изолированы от остального мира резче, чем когда-либо прежде. С той поры им суждено было страдать от тяжелейшего обвинения в убиении Бога, обвинения, которое стала предъявлять евреям новая религиозная община, включившая в себя помимо самих же евреев также египтян, сирийцев, греков, римлян, а в последствии и тевтонцев. В полной своей форме это обвинение могло бы выглядеть так: они, евреи, не сознают того, что убили Бога, тогда как мы, напротив, сознаем это, а посему снискали себе искупление. Нетрудно понять, какая именно историческая истина скрывается за этими обвинением. Между тем вопрос о том, почему же евреи не приняли никакого участия в прогрессе, вызванном признанием в убиении Бога, – этот вопрос заслуживает специального внимания. Ясно другое: отказавшимся признать вину, им одним суждено было взвалить на собственные плечи всеобщий трагический грех, что и обусловило их жестокие страдания.

Моисей и монотеизм

Изречения

Религию можно было бы назвать общечеловеческим неврозом навязчивости, которая, как и детский невроз, происходит от эдипова комплекса.

Иллюзия – не то же самое, что заблуждение, и ей вовсе и не нужно быть непременно заблуждением.

До тех пор, пока на людей с раннего детства будут влиять как сексуальные, так и религиозные запреты, мы не сумеем по-настоящему определить – что же, собственно, представляют из себя люди.

Так как разум ставит себе те же цели, осуществление которых ожидают от Бога – любовь к человеку и ограничение страдания, – разногласие между ним и верой является временным.

Если бы можно было вынести бремя жизни, можно было бы с готовностью отнестись и к смерти.

Мы, евреи, сохранили наше единство благодаря идеям, и именно благодаря им мы сохранили по сей день и нашу жизнь.

Иллюзии прививаются к нам благодаря тому, что они избавляют нас от боли и взамен доставляют удовольствия. Вот почему не следует роптать, когда они, сталкиваясь с реальностью, разбиваются вдребезги.

Отчего же чем искреннее предавался Богу Израиль, тем строже Он его испытывал, – вот вопрос, который следует оставить без внимания.

Реальность всегда будет оставаться непознаваемой.

БУБЕР: ДИАЛОГ КАК СПАСЕНИЕ

Один еврейский моралист, живший в Германии, предупреждал, что если кто-либо горячо клянется в своем идеализме, следует ненадежнее спрятать золотые часы. Этот совет нередко оказывается резонным. Немецкие философы прошлого столетия,- все, как правило, идеалисты, – "постановили", что история духа – это история его высвобождения ото всего земного. Клянясь в преданности Богу, они отлучили Его от земли и прогнали столь высоко за облака, что там, в разреженном пространстве. Его и след простыл. Недаром поэтому, как говорят, 19-ый век убил Бога.

В нынешнем же веке, если не покидать ту же Германию, был убит уже человек: во имя сотворения идеальной сверхличности Ницше, например, призывал щедро жертвовать большими "стадами средних людей". Эта и подобная ей мораль обосновывалась неотразимо искусно и легко была принята, как известно, не только гитлеровцами и не только в Германии. Между тем, и возвышение-убийство Бога, и презрение к "стадному человеку" оказались актами, хотя и поразительно популярными, но явственно… антиеврейскими; и здесь имеется в виду не столько даже фактические кампании против еврейства, вдохновленные этими идеями, сколько сама их антиеврейская сушность. Осмеяны оказались вековые истины, предложенные когда-то еврейством и принятые остальным миром. Эти истины были объявлены в лучшем случае устарелыми, и если кому-нибудь и было суждено реабилитировать и переосмыслить их заново в свете современной жизни, – то должны были быть прежде всего евреи.