Я есть Жрец!
Шрифт:
*…………*…………*
Интерлюдия
— Чего плачешь? — спросил Норей у своей сестры. — Боишься умереть от болезни?
— Уже нет. Боюсь, что придется вернуться к отцу, что, если он узнает, что мы с тобой здесь, то пришлет воинов, и нас заставят уйти, а отец все разрушит, — всхлипывая, говорила Севия.
— С чего ему разрушать? — удивился Норей, не поняв, что именно, в понятии сестры, разрушит лекс Хлудваг.
Он разрушит тот мирок, который образовался вокруг Севии, в котором ей хорошо и комфортно. Несмотря на болезнь, то, что девушка не выходит за пределы прозрачного забора, что приходится работать, она никогда еще не чувствовала
Чем занималась дочь лекса в поселении? Училась ремеслам и всему тому, что обязана уметь женщина: ухаживать за скотиной, подготавливать шкуры, готовить еду, смотреть за детьми и многое иное. Севия была всегда под присмотром и при ней постоянно находились люди, который считали за правило указывать девушки модели поведения. И ни грамма любви, ограниченное общения с мамой.
Мама… Севия любила мать, но мать, скорее всего, считала дочку ресурсом, которым следовало бы более грамотно распорядиться. Мерсия не хотела отдавать дочку в другое племя, мать, за счет признанной красавицы-дочери, желала усилиться внутри племени и скинуть первую жену, заняв ее место. Корн — вот кто более остальных подходит Севии. Он наследник сильного рода, к мнению которого прислушивается и лекс. Но Мерсия проиграла интригу и Севия отправилась к огневикам.
Любила ли Мерсия свою дочь? Да, по своему, но мир жесток, а в хижине всегда должны стоять горшки с едой. Хрупкой женщине, чтобы выживать, приходится использовать доступное оружие — красоту и хитрость, замешанную на подлости. Но мать, была уверена, что с сильным, статусным, молодым мужчиной Севия будет счастлива.
А что думала сама девушка? «Ты должна!» — вот главная фраза, которую слышала Севия, обладающая, на самом деле пытливым умом и жаждой деятельности. Все время ее одергивали, указывали неуместность поступков. Ну что здесь такого, если Севия научится стрелять с лука? Нет, это мужское занятие. А она знала, прядильщицы и ткачихи говорили, что от кого-то слышали, а те знали других, кто видел… что есть на юге племена, где женщины, наравне с мужчинами, обучаются воевать. Севия считала, что это правильно, так как такой подход сразу увеличивает количество воинов племени вдвое.
И тот мир, где ее не дергают и почти не указывают, если не считать нравоучений Никея — этот мир Севия разрушать не хочет. Против отца она не пойдет, да и бессмысленно ею противится. Но постараться, чтобы Хлудваг не узнал, где они, она постарается.
— Отец еще не меньше трех недель не будет волноваться. Он уверен, что мы в племени Огня и скоро, на растущей луне, состоится обряд. Так что время у нас есть. А после может подумать, что мы утонули, — сказала Севия, вытирая свои слезы.
— Но… Но… — возмущался Норей. — Я наследник и не могу…
— Ты же слышал, что происходит! Дай времени Никею разобраться. Если есть заговор в племени Рысей, то нам туда нельзя. Тут ты, как наследник, в большей безопасности, пока о тебе не знают, — убеждала своего брата Севия.
На самом же деле девушка плакала из-за другого, уж явно не потому, что беспокоилась об отце. Ей нравился, нет, даже не так, — ее тянуло к Глебу. Парню уже не нужно было прикасаться к Севии, чтобы у нее начинало сильнее биться сердце, а дышать становилось тяжелее. Что это такое она не понимала, хотя и знала раньше, что женщина может испытывать чувства к мужчине, вот только никогда и никого не волновало, что именно чувствует женщина. Отец найдет ей мужа, выгодного роду. Не разрешат ей быть
«Если бы отец умер…» — промелькнуло в голове Севии и она вновь начала плакать, в этот раз из-за того, что позволила себе даже думать о смерти родного отца в угоду ее, неблагодарному, низменному, желанию.
— Ты тоскуешь, что не можешь стать женой Хлеба? — спросил Норей.
— Г-глеба! И не твое это дело, — озлобилась Севия, при чем, скорее на себя, что позволила столько эмоций и проявить такую слабость, словно она маленькая девочка, а не старшая дочь лекса.
— Смотри! Какого огромного лося Никей с Глебом притащили! — воскликнул Норей. — Если мы продолжим так есть, то скоро станем больше и мягче, как старейшина Травор.
— Нет, такими не будем! — улыбнулась Севия, припоминая Травора — низенького толстячка, который, впрочем, гордился своим отвисающим животом.
— Будем! Вот посмотришь! Через два месяца, ты в это дверь не войдешь, — Норей показал на дверь в доме, разделяющую веранду и гостиную.
— Я не хочу! С таким телом сложно будет работать, — чуть испуганно сказала Севия, для себя успев подумать, а не будет ли она тогда более интересной для Глеба.
— А я хочу видеть тебя смеющейся. И почему грустить? Мы живы, еды вдоволь, не холодно, не жарко, зверь не нападет. Разве этого не достаточно, чтобы быть радостными? — спросил Норей, улыбаясь во всю ширь своего рта.
*………….*…………*
Поздно вечером пришли люди…
Не могу представить, что чувствовали красноармейцы, когда входили в освобожденные концлагеря, наверное, положительные эмоции по поводу освобождения перебивались злостью и ненавистью. Когда я увидел этих людей, прежде всего детей, то я тоже преисполнился злостью, ненавистью. Эти эмоции блуждали в моем сознании, но не находили виновных, кого и следовало бы возненавидеть. Там красноармейцы ненавидели нацизм и его проявления. А мне что? Природу обвинять, или нерадивых родителей? Так и женщины были скелетами, обтянутыми кожей. Про мужчин говорил еще раньше, но они все же выглядели чуть лучше.
Никогда мне не было стыдно за то, что я сыт, одет, в тепле. В моей стране не так и много людей, которые за чертой. И то, скорее всего, это люди, больные алкоголизмом. Теперь же я стыдился. Я тут нос ворочу от лосятины, собрался по утру сходить на рыбалку за рыбкой свежей, а люди, неверное, и не помнят, когда досыта если.
Но даже так, я не спешил и был готов к развитию событий по любому сценарию. Две секции в заборе вновь опрокинуты, продукты и всяко-разное загружено на катер, как и канистра с топливом, ключ с собой, автомат на плече, тесак на поясе. Видимо потому, что я был слишком перевозбужден от всего увиденного, как и от того, как могут развиваться события, когда люди, в едином порыве, словно не один час тренировались, поклонились, я чуть не упал. Пошатнувшись на шаге спиной, я спотыкнулся, нелепо помахав руками, чуть-на-чуть вернул себе равновесие.
Ничто так не веселит, как чужие неловкости. Оказывается, это правило действует и в Бронзовом веке.
Улыбки, которые чуть сдвинули уголки губ многих пришедших мужчин и женщин, разгладили суровые и напряженные выражения лиц. А потом кто-то из детей начал смеяться, и этот порыв наивной детской простоты подхватили и все остальные, заражаясь смехом, и закидывая в Злой лес частичку своей доброты и радости, делая его уже не таким и злым.
Уж не знаю, кто я для них, что для людей может значить эта местность, но там, где есть место искреннему, здоровому, смеху, там не ощущаешь угроз и непроизвольно, но расслабляешься.