Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)
Шрифт:
Во дворе появился тяжело дышащий Дометий, а за ним – русый монашек.
– Точь-в-точь гневный ангел… – пробормотал Зорбас, восхищенный его юношеским пылом и изяществом.
Они подошли к каменным ступеням, ведущим к верхним кельям. Дометий обернулся, глянул на монашка, что-то сказал ему, монашек тряхнул было головой, словно отказываясь, но тут же покорно склонил голову, обнял старика за талию, и они поднялись по лестнице.
– Ты понял? – спросил Зорбас. – Понял? Содом и Гоморра.
Показались два монаха. Они подмигивали друг другу, шептались и смеялись.
–
– Один другому… – поправил я, засмеявшись.
– Здесь это одно и то же, не ломай понапрасну головы! Здесь мулы живут, хозяин! Здесь можно говорить и «Гавриил», и «Гавриила», и «Дометий», и «Дометия», как тебе угодно! Уйдем лучше отсюда, хозяин. Подпишем бумаги и уйдем поскорее: побудешь здесь и, ей-богу, станешь испытывать отвращение и к мужчине, и к женщине.
Затем он сказал тише:
– Есть у меня план, хозяин…
– Опять какая-нибудь выходка? Ну что же, говори, Зорбас!
Зорбас пожал плечами:
– Что тут сказать, хозяин! Ты, прости меня, человек честный. Даже мухи не обидишь. Случится тебе поймать зимой клопа поверх одеяла, так ты его к себе под одеяло возьмешь, чтобы тот не мерз. Где уж твоему благородию понять меня, непутевого! Мне если клоп попадется, я тут же – хлоп! – и конец ему, ягненок попадется – я его – хвать! – на вертел и пировать с друзьями. Если ты скажешь: «Это же не твой ягненок!», я соглашусь, только сначала мы съедим его, а затем сядем спокойно да потолкуем о том, что есть мое, а что – твое. Ты мне будешь говорить да толковать, а я буду мясо из зубов выковыривать.
И раскатистый смех прокатился по двору.
Показался испуганный Захарий. Приложив палец к губам, он подошел к нам на цыпочках и сказал:
– Тише! Не смейтесь! Там, наверху, за открытым окошком работает митрополит. Там у нас библиотека, и он работает в ней все дни напролет.
– Ты-то мне и нужен, отче Иосиф! – сказал Зорбас и схватил монаха за локоть. – Пойдем в твою келью, потолкуем. А ты, хозяин, – обратился он ко мне, – пойди-ка лучше осмотри церковь и старинные иконы. Я дождусь настоятеля, куда бы он ни отлучился. Только не вмешивайся, а то все испортишь! Предоставь лучше действовать мне – у меня уже план есть! – Он наклонился к моему уху. – Лес получим за полцены… И молчи!
С этими словами Зорбас поспешно удалился, держа полоумного монаха под руку.
XVIII
Я перешагнул через порог церкви и углубился в благоухающий прохладный полумрак.
Спокойствие, тускло сияющие серебряные светильники, резной иконостас по всей ширине, тяжелые грозди, свисающие с золотых лоз, стены, от самого основания украшенные наполовину выцветшими фресками: суровые отшельники, богоносные Отцы Церкви, Страсти Христовы, кудрявые ангелы с широкими вылинявшими лентами на волосах.
Вверху, на своде, – молящаяся Богородица с широко раскрытыми руками. Перед ней горел массивный серебряный светильник, и его дрожащий
Когда я вышел из церкви, солнце уже шло на закат. Счастливый, я присел на каменной скамье у апельсинового дерева. Купол церкви был розовым, словно на рассвете. Монахи отдыхали, удалившись в кельи. Ночью предстояло бдение, и нужно было набраться сил: в тот вечер Христос отправлялся на Голгофу, и нужно было выдержать восхождение вместе с Ним. Две черные свиньи с множеством розовых сосков уже спали под цератонией, голуби на террасах занимались любовью.
«Доколе буду я жить и радоваться нежности земли, воздуха, тишины и благоухания цветущего апельсинового дерева?» – подумалось мне. Увиденная в церкви икона святого Вакха исполнила сердце мое блаженством. То, что волнует меня более всего – единство, непрерывность стремлений, последовательность желаний – снова явилось передо мной. Спасибо этой небольшой изящной иконе христианского святого с юношескими кудрями, свисающими по обе стороны чела, словно черные грозди. Эллинский Дионис и святой Вакх сливались друг с другом, обретая одно лицо, а под виноградными листьями и рясой волновалось все то же желанное, загорелое на солнце тело – Греция.
Во дворе появился Зорбас.
– Настоятель пришел, – торопливо сказал он, – мы с ним поговорили, он сопротивляется – плата, говорит, совсем ничтожная, хочет больше – но ничего, я своего добьюсь.
– Что еще за сопротивление? Разве мы не договорились?
– Только не вмешивайся, хозяин, не то все испортишь! – умолял Зорбас. – Вот, пожалуйста, ты уже о старом договоре заговорил – нет его! Нечего хмуриться – нет его! Лес мы получим за полцены.
– Что ты еще задумал, Зорбас?
– Это уж мое дело. Смажу колесо получше, и покатится, понятно?
– Но зачем все это? Не понимаю.
– Да затем, что в Кастро у меня были лишние расходы! Потому что Лола обошлась мне (то есть тебе) в несколько тысяч. Думаешь, я про то забыл? У меня ведь тоже честолюбие есть, а ты как думал? Расчет должен быть чистым, до последнего гроша. Я растратил, я и плачу. Я подвел итог: Лола обошлась в семь тысяч. Я это погашу за счет леса. За Лолу будут платить настоятель, монастырь и Богородица. Таков мой план. Ну как, нравится?
– Нисколько. Разве Богородица виновата в твоих грехах?
– Виновата, да еще как! Она родила сына – Бога, а Бог сотворил меня и снабдил прибором, сам знаешь каким. Этот вот проклятый прибор и есть причина того, что стоит мне увидеть женское племя, как голова у меня идет кругом, и я тут же открываю кошелек. Понятно? Так что виновата, еще как виновата Богородица. Пусть она и расплачивается!
– Не нравится мне все это, Зорбас.
– Это уже другой вопрос, хозяин. Сперва спасем семь тысченок, а затем поговорим. «Сначала потрудись, сынок, потом я – снова тетя». Слыхал эту песенку?