Я - грозный любовник. История Сида и Алисы

Леал Эрмес

Сид

18

Вот уже три недели, как я в этой куче дерьма. Алиса ко мне так и не пришла. Я все еще сплю днем и читаю по ночам, чтобы не спать, но иной раз охота заснуть и не просыпаться, чтобы забыть, где я и что творится у меня в башке. Здесь приходится много думать. В голову лезут всякие пакости, потому что жизнь тут пакостная и никакой суд или судья ничего не исправит. Пытки, пытки, господин судья, здесь широко практикуются, и никуда от них не денешься. Но хуже всякой пытки то, что невозможно прочесть многие страницы в книгах – особенно в конце, на самом интересном месте. Заключенные вырывают страницы, чтобы свернуть цигарку или подтереть

задницу. Неудовлетворенное любопытство причиняет мне невыразимые мучения. В каждой книге я отмечаю недостающие части и неразгаданные тайны – ведь когда-нибудь меня выпустят и я смогу все это прочесть. А судье скажу, если состоится суд – слово, прозвучавшее не далее как вчера, – что в тюрьме я подвергался пыткам.

Худшая пытка – это когда хватаешь книжку, где недостает последних страниц. Поэтому приходится либо бросить чтение, либо просить Мальро, чтобы он притащил какую-нибудь книжку из папашиной домашней библиотеки – что-нибудь из французских писателей, которых легко читать, но трудно понимать и от которых голова не болит за героев, как в дешевой, коммерческой литературе, в бестселлерах. Французские, немецкие или английские книги написаны просто для того, чтобы их читали, и кажется, что в них нет ни начала, ни середины, ни конца. Приходя в гости к Мальро, я пролистал несколько таких книг, и они показались мне нудными, но голова от них действительно не болит. Вчера я целый день ломал голову, чем кончится одна дурацкая история, потому что читать религиозно-нравственную книжку у меня не было ни малейшей охоты. Там сюжет несколько напоминал то, что происходит со мной и что может закончиться либо теперь, либо никогда. Это никому неизвестно. Так же как и то, что в конце концов станется со мной. Разные возможны варианты – что и говорить.

Когда мне совсем уж невмоготу, я беру эти чертовы книжки, чтобы насытить любопытство. Когда меня выпустят, найду себе девку и засажу ей. Серьезно. И с Алисой отношения выясню. Серьезно.

Алиса не отвечает на мои письма. Оно, может и к лучшему – мало ли чепухи я там накарябал! Мальро клялся и божился, что передал ей все письма лично в руки. Она их получила, спросила, как у меня дела – а больше ни слова из нее не вытянуть. Вид у нее, уверял Мальро, очень грустный – жалеет, наверно, меня. А я до сих пор не знаю, прочла она мои письма или нет. Может быть, порвала, не читая. Хотя вряд ли. Наверняка помешало женское любопытство и тщеславие. Женщина обязательно прочтет любовное послание, даже если оно пришло из тюрьмы. Для них это вроде как отрывок из слезного любовного романа. Я написал еще несколько писем и скоро передам их Мальро. Потом стану ждать – вдруг она все-таки смягчится и напишет ответ. Мне это нужно. Очень нужно. А еще нужно, чтобы она сама пришла меня навестить. Если не придет – тут уж я точно наложу на себя руки. Мне уже некуда деваться.

Наступление ночи представлялось мне невыносимым. Никто меня пока не трогает, но мало ли что может случиться? С таким парнем, как я, им дела иметь не приходилось. Я им не дамся. Ни живым ни мертвым.

У Алисы две альтернативы. Либо она останется со мной, либо станет преследовать меня, как призрак, всю оставшуюся жизнь. Об этом я напишу в следующем письме. Если не придет – убью себя, пока этого не сделает кто-нибудь другой. Мне уже невтерпеж. В последнем письме я написал, что она мне все еще нравится. Может, хоть на этот раз ответит? Уже восемь часов утра. Покемарить, что ли?

– Сука!

19

Сегодня мне повезло. Сейчас узнаете, почему. Я и помыслить не мог, что мое письмо будет использовано для моего же освобождения! Его даже в газете напечатали, где рассказали мою сенсационную историю. Благодаря стараниям моего опытного и умелого адвоката, сегодня же я навсегда выйду из этой дыры. Дело в том, что Мальро все-таки не выдержал и рассказал о письме моей сестре, а сестра – матери, а мать – дяде. Дядя прочел письмо, где я просил

Алису стать моей женой. Это было нечто вроде послания страстно влюбленного жениха, написанного в минуту отчаяния. Кабы я его перечитал, то не поверил бы, что написал его сам. Факт тот, что из-за письма судья оправдал меня, полагая, что в них изложены честные намерения, ввиду чего претензии отца потерпевшей лишаются смысла. Если я женюсь, дело будет прекращено. Меня выпускают. Алиса не сказала, согласна ли она выйти за меня замуж. Если не согласится, меня снова посадят. Чтобы не посадили, нужно жениться. Оно и к лучшему. Я уже не думаю о смерти.

А вот об убийстве – думаю.

Целый месяц я провел в заключении. Похудел, оброс. Вот я шагаю по коридору, где вовсю работают вентиляторы, по направлению к выходу, и ощущаю привилегированность своего положения – бывшие товарищи по несчастью глядят на меня с завистью. Все я забуду, словно страшный сон, как только вернусь домой, приму душ, переменю одежду, а вместе с ней – и шкуру. Одна мысль об этом наполняет меня радостью, и я улыбаюсь, словно во сне, когда мне привиделось, будто я ступаю по теплому снегу. Никогда уже снова мне не ступать по этому бесконечному коридору. Столько народу перебывало в заключении, иногда по нескольку лет! Потом вышли – и вернулись к нормальной жизни. Так и я сделаю.

– Сид, ты свободен, – возгласил дядя.

Он ожидал меня у входа с какими-то бумагами в руке. Я подписал одну из них, а он вручил ее какому-то господину в пиджаке. Потом подхватил меня под руку, будто инвалида, и объявил, что отвезет меня домой задаром – из уважения к моему отцу. Стоило мне выйти из тюрьмы – и время понеслось, точно стрела. Вот я уже на улице и слышу шум машин, гомон людей, которые идут куда хотят и делают, что им вздумается.

Усевшись в такси, брат моего отца подробно объяснил, как меня освободили и как мне следует вести себя в дальнейшем. Я слушал, не соображая, какие обстоятельства адвокат возложил на меня. Думал только об Алисе. Невольно вспоминалось, как мы были близки – о чем я тысячу раз вспоминал в тюрьме: как мы целовались, как трахались в запертой комнате.

Я хочу быть с Алисой, но, обдумывая то, о чем дядя меня просит, нахожу затруднительным выполнить задание, то есть жениться, жить вместе, работать, обзавестись детьми, подсчитывать деньги в конце месяца, ходить за покупками – словом, все то, что приходится делать и дяде, и отцу. Так жить я не умею. Такой жизни я никогда для себя не представлял. Родители ни словом не обмолвились, что когда-нибудь мне придется жениться. По-моему, они и сестре не говорили, что надо ей подыскать жениха.

– Дядя, потом поговорим. Я выполню вашу волю.

– Вот и хорошо. Кстати, Жоржи очень зол на тебя.

Я смотрел на улицу, на людей, на солнце, на машины – словно надолго отлучался с планеты Земля. Я уже чувствовал возбуждение – и мне хотелось потрахаться во всеми девками, какие попадались на пути. Придется Алисе немного подождать.

Таков уж я – ничего не поделаешь.

Дядя думает иначе, чем я. Для него главное – закон. А для меня – собственный член, потому что он определяет все мои желания. Девчонки, которым я нравлюсь, остаются со мной, потому что я никогда не думаю так же, как они. И думаю, и веду себя я не так, как другие. Не знаю никого, кто хоть в чем-нибудь походил бы на меня. Я всегда остаюсь самим собой и поэтому часто попадаю впросак. Это для меня не секрет. Но поделать с собой я ничего не могу.

Мне хочется увидеть Алису и сделать то, что велел дядя – но только попозже. Жениться сразу, прямо сейчас – для меня ровно нож козлу. Мне ведь всего восемнадцать лет. А дядя повторяет, точно испорченный граммофон: если, мол, женюсь – дело прекратят.

– В тюрьме много людей, покушавшихся на чью-то невинность. Им дают по пятнадцать, а то и по двадцать лет за изнасилование. Многие не доживают до освобождения. А кто и доживет, у того вся жизнь сломана. Подумай об этом, – твердит дядя.

А мне не страшно.