Я хочу сейчас
Шрифт:
В сущности, это было весьма недалеко от мыслей Ронни, но он только сказал, так же смиренно, как прежде:
– Нет, нет. Я просто чувствую, что это, ну, как-то мучительно для нее слышать, что она…
– Давайте послушаем самого ребенка. Мона, Мона, посмотри на меня.
Если не считать возни с плетением, Симон во время спора о ее недостатках не шевелилась. Теперь резко подняла голову, но не сразу, словно слова матери дошли до нее через секунды:
– Да? Да, мама?
– Ты против разговора о тебе?
– Нет, мама. – Она снова опустила голову.
– ВОТ.
Торжествующий взгляд леди Болдок, как и демонстрация,
– Ну, в этом случае я, очевидно, сделал…
– В этом случае, я думаю, вам следует извиниться. Я не потерплю, чтобы мне указывали, как вести себя с моим ребенком. Возможно, то, что вы рекомендуете, вполне приемлемо там, откуда вы пришли, но не в моем доме. Я вас сюда привела, кормила и поила ради ваших услуг как… спутника Моны (выражение, полагаю, уместное), а вы отплатили мне публичными поучениями. Этого я не допущу.
Слова не подчеркивались, но тон полностью им соответствовал. Ронни подумал, что такой гнев в сочетании с такой гладкостью речи сулил бы блестящую карьеру в любой телевизионной команде, но быстро вернулся к собственным делам.
– Я действительно очень… – сказал он.
– Я, видимо, ошиблась. Следовало понять, что человек с вашим прошлым просто не подходит здесь. Мне знаком ваш тип людей, мистер Апплиард. Очень знаком. Вы думали меня одурачить всей вашей серьезностью, невинностью и способом, которым…
– Но, Джульетта, парень только…
– Тише, Студент. Мне следовало прислушаться к Чамми. Он говорил, что я…
– О, милая, не надо. Ты прекрасно знаешь, что когда бы я ни пытался…
– Заткнись, Чамми. Нет, мистер Апплиард, в следующий раз, когда попытаетесь втереться в цивилизованное общество, возьмите с собой поменьше телевизионной техники и побольше простого приличия.
Ронни все еще старался изо всех сил сдержать себя рассуждениями о границах правила, гласящего, что хладнокровием в споре всегда победишь разъяренного противника. Но применимо это правило, только если не допускаются оскорбления, а было ясно, что здесь женевские конвенции давно отменены. Пока Ронни мрачно готовился к небывалому унижению, внимание леди Болдок внезапно, как луч фонаря, переключилось на другой объект. Она сказала дочери:
– Я спрашиваю себя, почему он вмешался. Ты хоть что-нибудь знаешь? Почему осмелился на это? Мы же знаем, за чем он гонится, так почему выступил против меня? Ради такой, как ты.
– Мама, пожалуйста, не расстраивайся, – сказала Симон.
– Я не расстроена. Ты это знаешь. Я просто хочу знать, почему ты промолчала. Пришлось вытягивать из тебя силой, что он не прав. Сидела здесь, как зомби. [16] Не знаю, дорог ли тебе кто-нибудь. Ты бесчувственная. И я не знаю, от кого это.
Тут Болдок и Симон одновременно и одинаково замахали кистями рук, так что со стороны их можно
16
Здесь: дебил.
– Не от меня, – сказала леди Болдок, вложив в эти слова много твердости, и Симон с Болдоком вновь замахали, но не так решительно. – Любопытно, даже забавно, – тон стал задумчивым, отрешенным, кинематографически философским, – как мы живем всю жизнь среди людей. Даже когда одни (а как часто мы бываем одни по-настоящему?), даже тогда мы продолжаем делать что-то для людей и из-за людей, и это отражается еще на многих других. И все же некоторые, кажется, и не замечают окружающих, не заботятся о них, даже предпочли бы, чтобы тех вообще не было, с их чувствами, требованиями, сожалениями и мечтами. Я знавала такого человека. – Последовала пауза, рассчитанная на эффект, который удался.
Богачи (и некоторые другие) искренне равнодушны к тому, где они находятся, в каком окружении, уместно ли, соответственно ли стилю ведут себя, и готовы без принуждения сказать все, что у них на уме. Вот что должно заинтересовать и психологов, и искусствоведов, выясняющих связь формы и содержания. Часть этих мыслей пришла к Ронни сразу, часть потом. Пока что для него главным было – опущены или нет плечи Симон под черным платьем.
– Ну, тут я не могу ничего прояснить, – сказал он сразу и стремительно. – Но я совершенно убежден, что Симон не такая. Нисколько не соответствует вашему описанию.
Раздался смех миссис Ван Пан – за это время первый заметный звук из другого конца комнаты. Мэнсфилд подался вперед – весь внимание. Лорд Болдок смотрел на всех, словно через дымку. Симон оставалась на месте. Леди Болдок ответила еще более резко, чем предполагал Ронни.
Выпрямившись, она казалась в своей алой штуке с высоким воротником столь же внушительной, сколь неприятной.
– Вы говорите мне, что знаете мою дочь лучше меня?
– Не во всем, конечно, нет. Но в этом отношении, пожалуй, знаю. Она любит людей, и у нее есть чувства. Тут нет сомнений.
– Мистер Апплиард, завтра вы уезжаете, и нам не придется много разговаривать. Рада этому. И остаток вечера мы можем провести врозь, верно? Тебя я тоже не хочу видеть, Мона.
Десять минут спустя Симон лежала голая, но отвернувшись, на розовой постели. Она пока ничего не сказала. Было около десяти, и воздух позднего лета был приятно прохладен. Ронни не особенно раздумывал – завтра на корабле, а потом на самолете времени для этого будет с избытком. Он без любопытства глянул в окно и увидел луну, скалы, деревья, море. Вид был, пожалуй, претенциозно ПУАНТИЛИСТСКИМ из-за проволочной сетки. Ладно, какой есть. Он разделся, почистил зубы и лег в постель. Симон повернулась к нему.