Я хочу жить
Шрифт:
Поэтому клепиковская болтовня оглоушила ребят. А тот чувствовал себя чуть ли не героем — как же, ошарашил всех. Вертелся с боку на бок и выкрикивал:
— Ничего! Не пропадем! Держись, братва, за койки: они на колесах!
Запись четырнадцатая
Мне все не легчает. Домой об этом я не писал. У мамы и без того забот хватает. Пишет: целыми днями на заводе, часто и ночевать там остается — столько работы. Но не жалуется. Уговаривает меня,
Эх, мама, мама! Разве я не понимаю, как вам всем трудно теперь. Угораздило же меня заболеть. Я не Димка — мог бы уже работать.
Димка… Мама пишет:
«Дима очень изменился после твоего отъезда. Стал серьезнее, внимательней, помогает мне во всем. Однако порой, просто не пойму, вдруг срывается, делать ничего не хочет ни дома, ни в школе.
Поговори с ним, Сашенька, он тебя очень уважает и слушается. Каждое твое слово для него дорого. После твоих писем он сразу подтягивается, становится заботливей и трудолюбивей.
Вчера он знаешь что заявил? «Надоело, говорит, мне всякой ерундой заниматься — убегу на войну». Что с ним поделаешь!..»
Я представил большеголового белобрысого Диму с красными оттопыренными ушами и тонкими худыми руками и усмехнулся — вояка! Вот задам я ему в письме.
Запись пятнадцатая
У нас сегодня концерт. Пришли курсанты летного военного училища. Конечно, всем приятно и радостно. Девчонки оживились, заприхорашивались — летчики же! А я не еду на концерт — не могу. Очень больно мне.
Веранда непривычно пустая, лишь на половине девчат белеют две или три койки — видимо, остались такие же бедолаги, как и я.
Из клуба донеслась музыка, а лотом песня, быстрая, задорная: веселые парни — летчики! Придержал дыхание — хотел малость послушать, да где там! Эта проклятая боль все внимание приковала к себе. Минут пять лежал с закрытыми глазами, открыл: Сюська подкатил и поставил рядом со мной чью-то койку. «Неужели Рогачев вернулся?»
— Здравствуй, Саша…
— Лена?!
Я так удивился, что про боль забыл, и испугался почему-то.
— Ты тоже заболела?
Лена чуть-чуть улыбнулась, отрицательно покачала головой.
— Боков сказал: «Саньша занедужил, стонет…» Я и поехала проведать. Тебе очень плохо, да?
Черт бы побрал этого Ваньку с его языком!
— Врет он. Стонать не с чего. Пройдет…
Лена внимательно посмотрела на меня. Ничего не сказала, только покачала головой.
— Правда, правда. Зря ты уехала: не каждый день к нам летчики приходят, да еще с концертом…
Лена снова ничего не ответила. А
— А я и в самом деле тебя так близко не видела. Глаза, как у кошки: зеленые.
— А уши? Как у осла, да?
Лена засмеялась и стала той прежней, какой я ее знаю. И почему-то мне сразу полегчало и даже радостно сделалось.
— Молодец ты, Лена!
— Это почему же?
— Приехала.
— Вот подвиг!
— Ну, не испугалась, что засмеют.
— Засмеют? За то, что больного товарища решила проведать?
Я снова смутился.
— Да нет, я не про то… Не за то, что… а просто…
Лена оторвала голову от подушки.
— Скажи правду: сильно болит?
— Да нет же, нет! — чуть ли не закричал я. — Наслушалась Ванькиной болтовни…
Я увидел у нее книгу возле подушки, спросил, чтобы переменить разговор:
— Интересная?
Лена поняла меня, ответила:
— «Вешние воды» Тургенева. Просто чудо. Ты знаешь, читаю и все время слезы на глазах.
Вот уже никак бы я не стал плакать от Тургенева! Помню, учили по литературе: «Тургенев был певцом дворянских гнезд, но очень тонко чувствовал новые влияния своего времени». Ну и пусть себе чувствовал. Что здесь интересного?
Я однажды взялся читать «Рудина», до половины не дочитал — бросил. Скукота, одни разговоры. А Лена читает, да еще «слезы на глазах». Чудная. Надо будет взять эти «Вешние воды» и почитать.
Потом Лена рассказала, что получила письмо от подруги, с которой вместе учились.
Она пишет: поступила ученицей в швейную мастерскую, уже шьет рукавицы для красноармейцев. Молодец, а всего на полгода старше Лены.
— Саша, а что если поговорить с завотделением: может быть, мы тоже сумеем что-нибудь делать для красноармейцев? Те же рукавицы?
Это, конечно, было бы здорово, но я понимал: в нашем положении такое невозможно. Даже самый пустяк нам не по плечу: что сработаешь лежа на спине? Я так и сказал Лене, но она возразила горячо:
— Ну, не шить, можно вязать. Ведь все девочки вяжут кружева, а они не сложней любых варежек. И ребята смогут.
Я представил, как Ленька Рогачев, длинноносый, в очках, с рыжим хохлом на макушке, лежит и по-старушечьи быстро-быстро орудует спицами. Не выдержал — засмеялся.
— Давай попробуем.
Я слушал Лену, разговаривал, а сам все смотрел на нее. Хорошая она, красивая. И серьезная. Одногодки мы с ней, а кажется, что она старше. Все время волновался и робел: боялся сморозить какую-нибудь глупость. Боялся-боялся, да вдруг, совсем неожиданно для себя, выпалил: