Я- Хюррем!
Шрифт:
— Я должна прийти на хальвет? –с легким отвращением поинтересовалась я.
– Да, госпожа. Сегодня священная ночь четверга, Повелитель будет с вами.
Краем уха я и раньше слышала что — то об этой священной ночи, но, каюсь, пропускала мимо ушей. У меня и без того постоянно голова была забита всякими делами, больно надо еще на мелочах клиниться.
Но хальвет? …
Решение пришло неожиданно. Я отослала евнуха отдохнуть в комнатку за ширмой, а сама села за стол и принялась сочинять вдохновенное письмо.
«Падишах моего сердца и моего
Тоска и ревность сжигают мое сердце, Повелитель! Весть о том, что юная красавица (на последнем слове я вспомнила „ангельский“ лик Фирузе и слегка вздрогнула… Чур меня, чур!) прошла нынче ночью по Золотому Пути, ввергла меня в пучину горя, и разум мой помутился от страдания (Господи, шо за чушь я несу – то, а…).
От того и испросила я разрешения своего Владыки удалиться в дарованное мне поместье в Эдикуле, где я смогу найти применение своим силам и умениям, помогая своему господину в делах, им для меня назначенных.
Пребывание в одном дворце с тобой, видя, как ты расточаешь свое внимание и ласку иной женщине, заставляет меня невыносимо страдать, что плохо влияет на здоровье будущего нашего шехзаде, которого я ношу в данный момент в своем чреве.
(На последней фразе я выдохлась и решила больше не заморачиваться с выспренным восточным слогом.)
Посему прошу дать мне шанс отдохнуть, привести свои эмоции в равновесие и вернуться во дворец, сохранив нашего будущего ребенка и не борясь с желанием сбросить твою новую пассию с балкона в Босфор.
P.S. Пойми меня правильно, Сулейман — я от тебя завишу, но и свое мнение у меня тоже есть. И, если надо будет, поступлю я все равно по — своему. Но последствия будут более значительными.
Твоя Хасеки»
Запечатав письмо, я вручила его Гюльнихаль, приказав передать стражникам покоев Повелителя. Надеюсь, ей не придет в голову совать туда любопытный нос, в противном случае нос будет плавать отдельно от тела, а сама Мария в мешке в Босфоре — отдельно.
Вздохнув, я отложила перо и взяла со столика у кровати любимое мятное масло. В очередной раз нещадно разболелась голова, а „Нурофена“ и его аналогов в XVI веке еще не придумали. Впрочем, масло тоже неплохо подходит.
Спустя двадцать минут девушка вернулась и передала мне, что Повелитель письмо получил лично в руки, а так же попросил ее через час подойти за ответом. Я кивнула и отпустила Гюльнихаль в ташлык, отдохнуть и пообщаться с другими девушками. Сама же решила наведаться в гости к Махидевран.
От неспешного облачения в новый темно — синий кафтан, только сегодня переданный мне портнихой, отвлек дикий крик из гарема, после которого послышались причитания и бессвязные вопли, умоляющие Аллаха сохранить ее дитя. Чуть прислушавшись, я похолодела — кричала баш —
— Махидевран! — меня откровенно испугала открывшаяся глазам сцена: баш — кадина прижимает к груди почти синего шехзаде и воет, словно раненная волчица над своим погибшим детенышем. –Что случилось?! Что с Мустафой?!
— Отойди, Хюррем, не лезь не в свои дела, — вынырнула откуда — то из — за угла сердитая Хатидже с высокомерной рожей. Во мне колыхнулась ярость.
– Все, что происходит в гареме Повелителя — это МОИ дела, потому что я — его главная жена, Хасеки! Не забывайте об этом, султанша!
От моего тона сестрица Сулеймана вздрогнула, как от пощечины. Махидевран же продолжала раскачиваться, прижав ребенка к груди и завывая. Я кинулась к ней…и с ужасом поняла, что ребенок не дышит.
Единственное, на что меня хватило — это без церемоний упасть рядом с Махи, и обнять ее за плечи. Боль от потери ребенка — это не та боль, которую бы я пожелала бы пережить хоть кому – то. Даже если этим „кем — то“ будет мой злейший враг.
— Оповестите Сулеймана, — с трудом найдя в себе силы, отдала я приказ. Хатидже со странной смесью эмоций наблюдала за нами. — Пусть Повелитель придет сюда.
— Хюррем… Почему он не дышит?! — глаза баш — кадины были похожи на две узенькие щелочки из — за опухших век. Она ничего сейчас не видела, просто продолжала сжимать сына в объятиях, словно надеялась, что это вернет его к жизни. — Он утром покушал, занимался с учителем, а потом хатун, которая водила его гулять, примчалась с криками, что шехзаде стало плохо… Я плохая мать, Хюррем?! Почему я не могу разбудить своего сына?!!
Я молча обняла ревущую в голос баш — кадину и прижала к себе. Слова здесь были не нужны, да и не при любопытных девках из гарема утешать мою вроде как соперницу. Сперва надо разогнать толпу, дождаться Сулеймана, а затем — разобраться по порядку во всем произошедшем.
Мой взгляд упал на лицо мальчика, и в душе неожиданно зашевелились смутные сомнения.
Глава 8.
В небольшом заведении, уютно укрывшемся на одной из многочисленных улочек Стамбула, нынче вечером было весело. Янычарам раздали бакшиш в честь какого-то праздника, и их аги в данный момент накачивались вином и наслаждались обществом прекрасных женщин в этом почтенном заведении, которое держал многим известный Давуд-эфенди.
Сидевший за низким столиком в углу человек в темной, но дорогой одежде, внимательно наблюдал за веселящимися из-под капюшона своего плаща. Спрашивать незнакомца, почему он не снял плащ в помещении, где сухо и тепло, никто не стал — здесь это было в порядке вещей. Возможно, незнакомец ждал кого-то для важных переговоров и не хотел быть узнанным.
Когда в заведение вошла молодая девушка с замотанным в плащ спящим мальчиком на руках, незнакомец заметно оживился. Махнув девушке рукой, он встал со своего места и направился на второй этаж заведения, где располагались комнаты для отдыха. Девушка поспешила следом за ним.