Я иду искать. История первая
Шрифт:
— Глупости всё это, — сказал я в сад, останавливаясь на крыльце. — Ничего с тобой не может случиться.
Кроме шуток — я совершенно точно знал, что не бывает ничего сверхъестественного. Ничего такого, что показывают в ужастиках. Да, бывают крезанутые или просто бандиты. Но ни тем, ни другим нечего делать в таких местах. И всё-таки я знал — наступит темнота, и все эти рассуждения забудутся, и я буду сидеть, запершись в своей комнате и поставив рядом с креслом заряженный и взведённый «тигр», хотя отец мне бы руки оборвал, узнав о таком. И даже в обнимку
Закрыв за собой дверь, я решил всё-таки заняться осмотром мансарды. Даже если для этого мне придётся взломать дверь! Не знаю, чего уж меня так заело, но я зло протопал вверх о лестницам и остановился у коричневой двери, обитой дермантином, как во многих городских квартирах.
Замок тут был не врезной, а висячий — могучий, в чешуе ржавчины, из тех, для которых — знаете? — ключи делались с дырочками. Сейчас таких не делают, кажется, а на этом замочке под слоем ржавчины вполне могло быть клеймо Тульского Императорского Оружейного Завода. Во всяком случае, делали его, похоже, из отходов танковой брони, и он наглядно демонстрировал собой несокрушимость тоталитарного строя.
Примерно с минуту я с ним повозился — просто так, ради интереса. Подёргал дужку, исследовал утопленную в дверь и косяк скобу с пробоями. Похоже, она готова была «сопротивляться всем видам взлома», как пишут в рекламе, ближайшие четверть века. .
Я перешёл к дверным петлям. Их не было. Ну, они были, конечно, но прятались где-то в дермантиновых глубинах. Я расковырял складным ножом обивку. Хренушки, не в дермантиновых, а в стальных — под дермантином серела хмурая металлическая поверхность.
Теперь я был уверен, что за дверью — всё самое интересное, что только может быть в этом доме. Не знаю, что — коллекция оружия, секретные документы КГБ, золотые червонцы... Но что-то, очень дорогое деду. Мысли о предстоящем ночном одиночестве отодвинулись даже не на задний план, а за горизонт. Я вылез из рубашки, повесил её на перила лестницы и, отойдя на шаг, окинул дверь мрачным взглядом.
Стоп. Самое простое — с разбегу биться в эту конструкцию телом, пока не посинеет. Тело, конечно. Но ГОРАЗДО умнее — подумать. Дед ведь как-то входил туда? Жил он в доме один. Умер внезапно. Значит, по идее, ключ не должен быть запрятан так уж хитро... Хотя — с другой стороны! — может, он клал ключ в место, казавшееся ему вполне обычным. А для других — век не найдёшь...
Звонок у парадной двери раздался до такой степени неожиданно, что я без преувеличения подпрыгнул и обернулся. Звонок повторился — короткий, деликатный, но как бы предупреждавший, что посетитель не уйдёт, пока ему не ответят. Проще всего, кстати, и было бы — не отвечать, но я внезапно рассердился. Кто-то будет там трезвонить, а я — стоять на лестничной площадке МОЕГО дома, обливаясь потом и ждать, когда он соизволит уйти?! Чёрта с два!
С нарочитым грохотом я спустился по лестнице, сунулся не в тот коридорчик, вернулся и открыл дверь
Он удивился, это точно. Но я не знаю, кто удивился больше.
Человек, стоявший на парадном крыльце, был гигант. Во мне — метр семьдесят восемь, для своих лет я очень и очень высокий и вовсе не хлипкого сложения. Так вот он был выше меня на голову. Нет, больше. Но дело не только в росте. В дверь этот неожиданный гость вряд ли смог бы пройти иначе, чем боком. И при виде его в моей памяти всплыла строчка из «Борьбы за огонь» Жоржа-Рони Старшего: «На его груди могла улечься пантера. » Могла. Запросто. И не одна, а с выводком.
Кожаной курткой, потёртыми джинсами и офицерскими сапогами гость напоминал байкера или ещё кого-то неформала. Сходство усиливали диких размеров и густоты усы, заложенные (!!!) за уши. Но в самом лице ничего неформального не было. Напротив, оно было весьма официальным и жутковатым — грубо загорелое, с длинным шрамом справа. Лицо человека, который всю свою жизнь проводит на свежем воздухе. В том числе — на очень свежем.
— Здравствуйте, — наклонил он голову, и в его речи тут же проскользнуло что-то, из-за чего она казалась неуловимо странной. Хотя я и не смог бы объяснить, в чём эта странность...
— Здрась, — рассеянно вякнул я. — Вам кого?
— Я хотел бы видеть товарища генерал-майора. Товарища Марычева, — сказал он, и я понял, что визитёр говорит про деда.
— А вы кто? — бесцеремонно спросил я, рассматривая его в упор.
— Я друг его старых сослуживцев, — терпеливо и спокойно ответил усач. — Так товарищ Марычев дома?
Он говорил безупречно вежливо — никаких «позови его, мальчик» или «это тебя не касается, пацан», хотя меня это и правда не касалось. Поэтому я и не стал задавать больше вопросов, а просто ответил:
— Вы извините... вы, наверное, были в отъезде, но дедушка, к сожалению, умер.
Впервые в жизни я увидел, как у человека каменеет лицо. Только что было живое, хотя и странноватое. И вот — каменная маска, даже глаза застыли, словно кусочки серого гранита. Мне даже жалко его стало, хотя я и не сам не понял, почему.
— Это не может быть ошибкой? — тихо спросил он, шевеля только губами.
— Нет, это не ошибка. — покачал я головой. — Теперь тут живём мы, дедушка оставил нам этот дом по завещанию.
Он не стал уточнять — ни кто это «мы», ни сколько нас. Но спросил:
— Товарищ Марычев... он ничего не оставлял... для друзей?
— Я не знаю, — пожал я плечами. — Дедушка умер внезапно... Если хотите, приезжайте дня через два, отец освободится, и вы узнаете всё точно.
Я нарочно не стал говорить, что родителей нет дома. Пусть думает, что они просто заняты. На всякий случай... хотя, похоже, его уже не интересовали ни дом, ни сам я лично.
— Очень жаль, — сказал он, глядя мимо меня, но не в коридор, а вообще — мимо. — Спасибо. Может быть, я зайду через два дня. До свиданья.