Я иду искать. История вторая

Верещагин Олег Николаевич

* * *

Смерть Воибора обрушилась на отряд, как удар сверхзвуковой ракеты. Никто ничего не ждет и даже не слышит — и вдруг взрыв, падают люди, оста­вшиеся в живых в ужасе, непонимающе озираются... а через секунду слышат гул летящей ракет, и до них постепенно доходит, что произошло.

Если честно, Олег даже не ожидал, что это так подействует на горцев. Он сам ощущал что-то вроде тупой боли, какая бывает в заживающей ране... или при виде чужой беды, когда понимаешь, как все страшно и дико, но пони­маешь умом, а душа вообще-то молчит... Почему-то, когда убили Тверда, он забылся быстро. Может быть — потому что никто НЕ

ВИДЕЛ, как он умер, и можно было уверить себя, что он не погиб в бою, а просто... ну, как люди умирают, и не так уж редко, горько, но естественно. А Воибор погиб на их глазах. По­гиб в бою, от вражеской сабли, и друзья видели, как он упал...

Тело Воибора несли долго. Нельзя же было хоронить его на месте боя, куда неизбежно явятся враги...

...Чета вернулась к западному берегу Темного, где Горный Поток вно­вь вытекал из озера, разделяясь на два рукава, чтобы через два десятка верст влиться в Ан-Марья. Озеро от моря отделяли поросшие лесом холмы и невысокие скалы, в которых горцы прятались с тех пор как вырвались из ло­вушки в Сосенкином Яру. Квитко увел своих Снежных Ястребов на восточный берег, Лисы Дрозаха, выбрав нового воеводу, двинулись куда-то севернее. Изредка включая трофейную рацию, Гоймир смог определить, что в Оленьей Доли­не действует чета старого знакомца Олега Вийдана из Орлов. На севере, в Кровавых Горах, сражались Белые Волки Ратислава, князя-воеводы немногочисленного местного племени. Чуть южнее, по Смеющейся, гулял Хайнц Хассе — как объяснили Олегу, доброволец с Земли (при мысли о том, что он тут все-таки не один, становилось как-то спокойнее, хоть это и глупо.) Об осталь­ных — весьма многочисленных — четах из эфира ничего выловить не удалось. Но успехи «украдного войска», судя по всему, были велики — восточнее Длин­ной Долины данванские рабы почти не пробирались, слишком занятые погоней за неуловимыми врагами...

...Лагерь четы располагался в пещере — в одной из скал примерно на высоте десяти саженей. К площадке перед пещерой вела узкая тропка, почти полностью скрытая кустами остролиста и каменной ивы — местного растения, не попадавшегося на Земле. Тропку для вящей безопасности подминировали, а с другой стороны скалы выдолбили ступеньки, по которым — с некоторым, правда, риском — можно было спуститься на речной берег, скрытый от взгля­дов сверху каменным козырьком; из-за этого казалось, что река вплотную подступает к подножью скалы.

В полном молчании все поднялись на площадку и, положив на камни тело Воибора, встали вокруг, опустив головы. Те, на ком были легкие шлемы, сняли их; стояла гнетущая тишина, только чирикали в кустах привыкшие к людям пичуги.

Глядя на белое, спокойное лицо Воибора, запрокинутое к небу, Олег пы­тался что-нибудь вспомнить об убитом. Что-нибудь... что-нибудь... И не мог вспомнить ничего конкретного. Обычный парень, не хуже и не лучше других. Не храбрей, не трусливей. Не певун, как Гостимир. Не такой жесткий, как Гоймир, не такой умный, как Йерикка, не такой талантливый, как Одрин... А ведь есть у него семья, какие-то интересы были, и девчонка осталась, и она ждет — значит, была какая-то ЖИЗНЬ! Интересная для Воибора. Неужели была лишь затем, чтобы сейчас Олег не мог даже ничего вспомнить о нем?!

И вот при мысли об этом Олега настигли боль и злость. Настоящие боль и злость! Какая, на фиг, разница, как жил Воибор!? Те, кому надо, об этом помнят. А для него, Олега Марычева. Вольга Марыча из племени Рыси, важно, что Воибор был его соратником. Соратником — в любом случае, защищавшим в этих горах свою родину. И те, кто его убил, заслуживают ответа — смерти!

Он вспомнил Антона, зарезанного им три дня назад. И — странно — не ощутил больше ни жалости, ни раскаянья. Словно

нагнулся, жалея над убитым тобою человеком, а с его лица упала маска, и ты увидел злобную харю уводня.

«Нет, нет, нет, — в не до конца ему самому понятном ожесточении пов­торял Олег, — я не хочу больше этих мыслей о жалости, о раскаяньи... Во всем я был прав! Во всем! Их надо убивать, не жалея, убивать, как можно больше, всегда, везде... Клянусь тебе, Воибор — я их буду убивать! Я понял, я по­нял — это война, на ней не жалеют никого, кроме своих, не сочувствуют ни­кому, кроме своих!..»

— Носы-то выше, — вдруг послышался голос Гоймира. — Пал друг наш, то ве­рно. Так или стать бою без павших? Или стать войне без крови? Живы часом — одно думать нам о жизни, о живых. А павшим — будь слава вечная и продол­жение в Верье бесконечной, неразрывной. Будь так!..

...В скалах нашли подходящую выемку и отнесли тело к ней, положив на плащ, разостланный на мечах. Установив мечи над выемкой, четверо ребят потянули их в стороны, одновременно наклоняя — и Воибор медленно и плав­но соскользнул вниз, в свое последнее пристанище. Пронзительно и жутко завывали, плакали два рожка-кувикла. А потом, когда начали возводить над мо­гилой холм из камней, Гостимир закрыл глаза и звонким, чистым голосом за­тянул:

— Славны преданья веками стояли! Славная память славным героям, Павшим за Верью, за веру славянства —  Славная память и веки, как часом!..

Олег увидел, что Ревок поменялся оружием с погибшим... «Наверное, она была друзьями, — подумал мальчик, — как мы с Эриком или Богданом...» Он вспомнил Богдана и улыбнулся вдруг при мысли, что тот сейчас в относите­льном спокойствии, у надежных людей...

На камни могилы каждый положил веточку белого вереска. И Гоймир тор­жественно произнес:

— Так не опоганят твоего тела враги наши, Воибор. Так не забудется могила твоя. Будь к нам в обрат из вир-рая — ждет тебя племя... У кого есть сло­во?

Говорить, собственно, было нечего. Только когда все уже уходили. Ревок прикоснулся ладонью к камням и очень тихо сказал:

— Спи, Воиборко...

Он очень крепился, но все-таки заплакал, и никто не сказал ему ни слова, когда он, обогнав всех и низко опустив голову, почти побежал к пе­щере.

Оттуда он не выходил до темноты. А остальные, словно сговорившись, старались не входить внутрь без крайней необходимости.

* * *

Олег лежал на плоской, прогретой солнцем скале над озером, поставив подбородок на руки и вытянувшись так, чтобы не потерять ни капли тепла — редкой вещи здешним летом. Одежду и оружие он положил рядом — так, что­бы в любой момент дотянуться до своих пушек. Впрочем, никакой опасности поблизости и в отдалении не наблюдалось. День был тихим, солнечным и теп­лым.

Олега клонило в сон. Он лениво наблюдал за ребятами на берегу, по временам поднимая голову. Но делать это становилось все более лень, и на­конец он уткнулся носом в сложенные руки, почти уснув — во всяком случае, провалился в вялый, приятный полусон, расслабив все мышцы. Это было здоро­во — валяться на солнышке и по возможности ни о чем не думать. Оказывает­ся, можно устать до такой степени, что единственным желанием будет не ут­руждать мозги. Недостойное, нелепое желание — мозги и даны для того, чтобы их утруждать... а вот поди.