Я иду искать. История вторая

Верещагин Олег Николаевич

— Он в ударе, — углом рта шепнул Олег Йерикке. Тот кивнул, продолжая играть в «ножички» метательным ножом. Казалось, Йерикка не слушает, но Олег готов был поклясться на полном собрании сочинений Киплинга, что рыжий слышит все — от и до. — Интересно, что предложит?

Гоймир тем временем закончил с лирикой.

— Одно оженился Квитко, — он переждал взрыв смеха и добавил: — А я предлагаю так — похороны заделаем.

— Чьи-то? — спросил Краслав.

— А твои, — отозвался Гостимир, и незамысловатая шутка вызвала новый смех. Гоймир поднял руку, задрапировался в плащ и стал до судорог похож на иллюстрацию

к учебнику истории 5 класса, глава «Древний Рим».

— Покойней! — призвал он. — Похороны невинно убиенных зверями-горцами человеческих жертв!

— Каков слог! — восхищенно сказал Гостимир. — Бояне — ей-пра!

Гоймир тоже еле сдержал улыбку. Олег давно его не видел таким. А он продолжал:

— Похороны со сбором широкого народа, друзей наших из лесовиков и всех, кого собрать успеем... Вняли?

— Туман, — возразил Резан. — Разгони-от.

— Так, — кивнул Гоймир. — Завидки меня взяли, не укроюсь. Бойко рассказал кой-что, — посланец Квитко взмахнул ножкой дикой утки, которую обглады­вал, — мол, в Каменном Увале склады стоят. Сотни две стрелков, с сотню выжлоков. Вот там-то и схоронят нас. Добровольцы до гробов есть ли?

— А как свет свят! — вскочил Холод. — Я ж понял! Гоймирко, то мое место! А вы-то дошли?!

Горцы зашумели, вскакивая. Идея Гоймира, неясная в деталях, действительно дошла до них в общих чертах.

— Я понимаю, Гоймир, — Олег встал, — что ты меня с удовольствием похоро­нил бы на самом деле...

— Угадал, — процедил Гоймир, глядя срезу потемневшими глазами.

— Ну вот, можешь и правда воображать, что хоронишь меня.

— Для тебя у меня вот что яма-выгребуха сыскалась бы, ясно?

Олег не ответил — Йерикка незаметно всадил в него локоть...

...О таких делах говорится: «Наглость — второе счастье."

Ранним утром конца августа, солнечным и тихим, но прохладным на околице Каменного Увала появилась похоронная процессия, шедшая, надо думать, издалека. Под торжественное и стройное пение более трехсот человек вхо­дили в весь со скорбными и значительными лицами. Слышно было, как рыдают женщины. Дети с испуганными глазенками цеплялись за матерей или сидели на плечах отцов. Впереди всех в полной красе шествовал величавый, могучий священник с окладистой седой бородой и вздетым на нее золотым крестом. Размахивая паникадилом, он густым, мощным басом выводил: «Спаси Господи люди твоея!» От всей процессии веяло патриархально-величественным духом народности, смирения и почвенности.

Над головами плыли семнадцать гробов, в которых возлежали покойни­ки.

Патруль стрелков, попавшийся на околице, спешился и обнажил головы, за что был вознагражден благословением батюшки, а хор с новой силой гря­нул песнопение. Но навстречу уже спешил командир гарнизона — подбежав, он спросил скорее растерянно, чем сердито:

— Что это значит? Кто вы такие?

— Сыне! — прогудел поп. — Не препятствуй нам — в горести нашей! — вер­шить святой обряд над этими юношами, невинно павшими от рук безбожников, налетевших третьего дни на наше Крапищево... — и заревел: — О-о-о-отче на-а-аш... иже еси на не-бе-си-и!!!

Офицер, смешавшись, отступил и перекрестился. Он знал,что церковь в Каменном Увале — самая большая и почитаемая на всю долину, поэтому пере­крестился и указал рукой:

— Проходите, святой отец.

Не препятствую... Благословите!

— Благославляю, сыне! — и священник двинулся дальше, за ним — и вся процессия.

Если бы офицер не склонялся под благословение, он бы заметил, что при движении руки священника под распахнувшейся рясой сверкнули две гранаты, висевшие на армейском поясе. Не заметил этого и сам священник, но шедший сбоку белобрысый и тонколицый — словно с иконы — мальчишка, дер­жавший хоругвь со страдальческим ликом, заголосил тонко и неразборчиво, но достаточно ясно для идущего рядом попа:

— Де-еду-деду гранаты спрячь что на по-оясе вися-ат!..

Священник зыркнул вниз, помянул черта и ловким движением скрыл не­подобающие сану предметы.

Гробы, сопровождаемые безутешными родственниками, среди которых по­чему-то было полно крепких мужчин, вплыли в церковь и были расставлены на возвышении строгим рядом. Местный священник готовился к отпеванию. В передний ряд с постными лицами набились православные офицеры гарнизона, спешащие выразить пропагандистское сочувствие...

...Олег и в самом деле почти уже умирал. Он лег неудачно, и рукоять автоматного затвора врезалась ему в спину у левой лопатки — сейчас это походило на тупой нож, казалось, этот чертов затвор уже пророс до сердца. Но покойники, как правило, не шевелятся, и Олег, мысленно подвывая в голос, молчал и не двигался. Весь его вид говорил, что бедный мальчик скончался в ужасных муках, оставшихся на его лице и после смерти.

Он вслушался в гулкие слова молитвы, звучащие где-то рядом. Стало жутко. Казалось, что сейчас он уже не сможет пошевелиться, даже если и за­хочет, не сможет открыть рот, когда начнут забивать крышку... Усилием воли он заставил себя успокоиться. «На свадьбе, конечно, было веселей», — подумал он, продолжая вслушиваться. Сейчас... сейчас...

— ...Подаждь, Господи, оставление грехов всем прежде отошедшим в вере и надежди воскресения отцем, братиям и сестрам нашим и сотвори им вечную па­мять... вечную память... вечную память...

...Ничего более жуткого и представить себе было нельзя. Белые пок­ровы гробов отлетели с шелестом и хрустом, и в руках садящихся трупов зловеще сверкнуло оружие. Кое-кто шарахнулся к выходу, но скопившиеся там «родственники и друзья» уже нацелили свои стволы.

— Стой! — резко скомандовал Гоймир, соскакивая на пол с ППШ в руках. — Кто дрягнись — пулю промеж глаз!

Несколько шустрых, мальчишек пробежали вдоль строя, обезоруживая офицеров, которых сразу скрутили и побросали, как поленья, в угол церкви. Гоймир уже распоряжался:

— Пулемет — на колокольню! Мужики, окружай склады, начнете, как нас заслы­шите, одно передом не влезать! Резан, бери Гостимира, Данока, Одрина, Твердислава — караулы по околице сведите! Сквозь алтарь выходим! Батюшка, — обратился Гоймар к местному священнику, чудом сумевшему сохранить спо­койствие, — то против религии вашей, но часом и дальше служите. Боле ни­кому не казать носа наружу! Вперед!

Молча — только запаленное дыхание, взволнованное, сдержанное, только шорох подошв по камню коридора, потом — по земле — горцы и лесовики вы­скакивали за церковь и быстро разбегались в стороны. Охрана бдительно следила за округой, но и предположить не могла, что враг уже внутри обо­роны!