Я иду искать
Шрифт:
Сухость во рту. Нарушение кровоснабжения. Тошнота. Головокружение.
Не знаю, что именно выходит мне боком — то ли авария дает так о себе знать, то ли сказываются последствия передозировки общения с Лилей. Но, в любом случае, мое состояние далеко от отметки «приемлемо».
Так что в больничку я все-таки заезжаю, протискиваюсь к рекомендованному Матвеем врачу, минуя очередь, и вскоре получаю совершенно логичный диагноз «сотрясение мозга». Ехидно кошусь на знакомый список медикаментов и прячу рецепт в задний карман джинсов,
Наоборот, на несколько дней ныряю в рабочую рутину по самую макушку и вызываю стойкий нервный тик не только у вздрагивающих при моем появлении менеджеров, но и у непрошибаемого Антона и постигшей дзен еще полгода назад юристки.
«Почему я до сих пор не вижу на своем столе отчета за май?».
«Когда они внесут правки и мы, блин, подпишем этот гребанный договор?».
«Какого хрена ремонт в кофейне еще не начали?!».
«Если я сказал в перекрас, значит, в перекрас. Не обсуждается, Тох».
Швыряя в сначала бледнеющих, а потом стремительно краснеющих сотрудников указания вперемешку с обвинениями, я намеренно абстрагируюсь от долбящих в виски вопросов и некоторое время существую в вакууме без царапающей мои нервы ржавым гвоздем Аристовой.
В пятницу за обедом встречаюсь с дочкой Семена Геннадьевича Наденькой, в красках обрисовываю ей ситуацию и спустя полчаса имею довольно четкое представление о ближайших планах решившего играть со мной в странные игры Леши Бекетова. А уже в субботу ужинаю в итальянском ресторане с одним из организаторов аукциона по продаже земельных участков и подталкиваю к нему безликий конверт с банкнотами, чтобы получить некоторые преференции.
С энтузиазмом камикадзе я давлю на все рычаги, которые оказываются мне подвластны, намереваюсь как следует зацепить Бекета и пропускаю мимо ушей предостережения Мота. В погоне за этой целью я напрочь выпадаю из нынешних отношений и отгораживаюсь от Левиной, постоянно витая где-то мыслями.
Я все чаще торчу в телефоне, пока Вика активно пытается вытащить меня то на выставку, то в театр. Не замечаю, что она скупает десяток новых комплектов нижнего белья, делая приличную выручку ее любимому бутику. И игнорирую набившее оскомину щебетание о том, как здорово было бы слетать на солнечный Крит.
Так что совершенно неудивительно, что в воскресенье утром я просыпаюсь задолго до трели будильника, выпутываюсь из одеяла, не разбудив раскинувшуюся рядом морской звездой Викторию, и хватаю первые попавшиеся футболку и джинсы. Продумав до мелочей свой закономерный побег к родакам, я втихаря сваливаю из квартиры без кофе и завтрака. И не без оснований рассчитывая перетереть с отцом накопившиеся проблемы и в относительном спокойствии поесть блинчиков, сырников или что там сварганит моя заботливая мать.
Правда, вопреки моим прогнозам, я нахожу ее не на кухне возле плиты, а в гостиной в кресле. С альбомом с моими детскими фотографиями в руках.
Погрузившись в какие-то свои воспоминания, она отрешенно ведет подушечками пальцев по слегка выцветшим снимкам, не слышит ничего и судорожно вздрагивает, когда я в третий раз ее
— Доброе утро, ма.
— Привет, сын.
Выдыхает сипло и неуклюже ерзает, роняя на колени пресловутый фолиант. У меня же на задворках скрипящего, словно несмазанный механизм, сознания, начинают оформляться пока что далекие от стройной идеи смутные подозрения.
— А чего ты заранее не позвонил? Я бы пирог испекла. С вишней, как ты любишь. И почему один? С Викой поругались?
— Нормально все с Викой.
Глотаю подступающее к горлу раздражение и холодно высекаю из себя, гася первые искры назревающего конфликта. Только вот мамин локомотив под названием «я знаю, как для тебя лучше» неумолимо набирает ход и готовится подлить масла в огонь.
— Точно? А Викуля сказала, что эта женщина опять лезет в вашу жизнь.
— Какая женщина, мама? Лиля? Валиевы сами пригласили их с мужем на день рождение.
Каждое слово приземляется между нами, словно раскаленный булыжник. Вместо умиротворения за грудиной снова плещется серная кислота, кровь закипает, планка падает с диким грохотом. Но женщина напротив в упор не видит предупреждающих сигналов: ни моих сливающихся с радужкой зрачков, ни сжатых в кулаки рук, ничего.
Вздернув подбородок, она откладывает в сторону альбом с фотографиями и в одну секунду палит жалкие остатки моего самообладания.
— Как хорошо, что вы тогда с ней расстались и она перестала тянуть из тебя деньги и жилы. Колечки, сережки, браслеты, платья… Не дай Бог, повесить себе на шею такое ярмо до конца дней.
Нагребает моментально. Засасывает в разверзающуюся подо мной воронку.
Прошло целых пять лет, я успел выучиться, худо-бедно встать на ноги, влиться в семейный бизнес, а мать по-прежнему на дух не переносит Аристову. Причем, без единой мало-мальски объективной причины, без хоть сколько-нибудь рационального обоснования, только лишь из-за принятого на веру постулата «она не из нашего круга, она тебе не подходит».
— Хватит!
Пронзающий воздух крик разрывает звенящие струны внутри, заполняет пространство отчаянными децибелами и ошарашивает подпрыгивающую в кресле родительницу. Я же немного сбавляю обороты и тон, оттягиваю душащий ворот футболки и чеканю слово за словом, надеясь навсегда запечатлеть их на воображаемой гранитной доске.
— Лиля никогда, слышишь? Никогда! Не просила денег и, уж тем более, не требовала подарков. Все те безделушки я покупал из банального желания сделать приятно своей девушке. Ясно? И больше никогда не смей поднимать эту тему!
Вместе с этой сумбурной огненной речью я выплескиваю слишком много сил и окончательно теряю хрупкое равновесие. Превращаюсь в шаровую молнию, которая влетела в окно и не знает, куда ударить, и так же стремительно покидаю кажущийся чужим дом.
Толком не прощаюсь. Не извиняюсь. Не дожидаюсь застрявшего у себя в кабинете отца. Гоню по трассе, не разбирая дороги, и начинаю различать окружающие предметы только тогда, когда автомобиль тормозит у до боли знакомых ворот.