Я/Или ад
Шрифт:
В иллюминаторах стало виднеться что-то серо-белое, огромное и непонятное. Пора готовиться к выходу. Передаю дневниковые записи мне.
Дневник принял. Я.
Ивановы вышли на тихий полустанок, в глухую дождливую ночь. По спинам их хлестал промозглый ливень со снегом пополам. Они ежились, вытирали усталые лица и осматривались.
— Ну и погодка! — сказал Иванов 1-й.
—
Потом они помолчали. Дождь все лил и лил, в воздухе пахло свежестью осенних лип и озоном.
— Надо, наверное, переждать этот дождь, а то не видно ни зги, — предложил Иванов 3-й.
— Да, — дрожа от холода, согласился Иванов 2-й. Ивановы зашли под какой-то навес, сели на мокрой скамейке и судорожно закурили еле сухой “беломор”. Где-то вдали аукали поезда. Семафор зло сверкал красным светом.
— Я думаю, надо дождаться. — сказал Иванов 1-й.
— Да, — согласился Иванов 2-й. — Только жрать больно хочется.
— А мы сейчас поедим, тут, наверное, буфет должен быть.
— Точно.
Ивановы сидели еще минут пять, потом, как по команде, выкинули папиросы и пошли на поиски.
Здание станции казалось пустым и спящим. Только одна уборщица в белом халате уныло вытирала пол. Ивановы подошли к ней.
— Тут у вас поесть не будет ничего? А?
Уборщица пристально посмотрела на Ивановых, потом спросила:
— А откуда вы приехали-то? Сейчас вроде и расписания-то нету такого…
“Понимает”, — подумал Иванов 1-й и стал рассказывать легенду.
— Мы ездили к друзьям на дачу, засиделись, выпили, а электрички только досюда идут. Вот мы и приехали.
— Это что ж за электрички такие? — заинтересовалась уборщица, недоверчиво оглядывая Ивановых.
Иванов 1-й смутился, но нашелся Иванов 2-й:
— А мы знаем? Это вас надо спрашивать, что за поезда у вас такие… Не оформите нам поесть что-нибудь?
— А я откуда возьму? — недоуменно спросила уборщица. — Обращайтесь ко мне, он у нас главный.
— К кому?
— Ко мне.
— А где это?
— А вот по коридору пройдете, там дверь. Только он, наверное, спит сейчас.
Ивановы пошли по коридору и остановились около двери с табличкой “Я”.
Когда они постучали, им никто не ответил. Они вошли. За столом сидел я, положив ногу на ногу. Я был круглым, как ноль, и не понимал ничего.
— Эй! — крикнул Иванов 1-й.
Я не отвечал и не понимал.
— Вот она, причина! — торжественно сказал Иванов 1-й и вынул револьвер. — Вот где хранится вся эта гадость.
Он выстрелил в меня пять раз. Я остался недвижим.
— Что это, что это?!! — прибежала вдруг уборщица и ахнула. — Убили… Убили, гады! Милиция!
— Спокойно, бабуся, — сказал Иванов 1-й, нацелив на нее револьвер.
Бабушка рухнула в обморок,
— Погодь, — сказал он, еле ворочая языком. — Пойдем пройдемся, я все объясню.
Ивановы посовещались, потрогали свои боеприпасы и пошли за милиционером. Милиционер шел, как будто бы не обращая на них внимания, толкнул дверь с табличкой “Милиция” и вошел. Ивановы вошли за ним.
— Ну? — вдруг обернулся к ним милиционер, потом каким-то свойским приемом сильно ударил Иванова 1-го в морду и обезоружил всех троих. Иванов бешено рванулся в дверь, но она оказалась закрытой. Все это произошло мгновенно. Тут же вошел откуда-то второй милиционер, толстый, как пончик, подошел к Ивановым и спросил:
— Родственники есть?
— Нет, — смущенно потупился Иванов 1-й.
Милиционер, удовлетворенный ответом, залепил ему такой нокаут, что Иванов 1-й, стукнувшись головой о стену, упал на бетонный пол. Два других Иванова хотели что-то сказать, но тоже скоро лежали со скособоченными челюстями.
— Бить будем? — спросил первый милиционер.
— А то нет, — засмеялся толстый.
— Хорошо! — обрадовался длинный и, сходив куда-то, принес свинцовый утюг. — Вот! — сказал он, вдевая утюг в сибирский валенок.
Потом он обернулся к Иванову 1-му.
— Встань, сука! Тебе говорят!! Твоя мать!!!
Иванов 1-й, напуганный, больной, встал у стенки.
И тут — ббах! Иванов 1-й потерял сознание и едва слышал, растекшись по полу, как их долго били ногами, потом, видимо устав, отнесли в какую-то камеру и закрыли на ключ.
Часа через два Ивановы как-то пришли в себя, потому что у них был зверски здоровый организм, но они еще ничего не понимали. Все тело болело удивительно.
Вдруг раскрылась дверь, и они увидели голову милиционера.
— Пойдем, — икнув, сказал он.
— Это безобразие! — закричал вдруг Иванов 1-й. — Я буду жаловаться! Вы не имеете права!
— Да брось ты, — добродушно произнес милиционер. — Пойдем лучше выпьем.
Ивановы опять пришли в эту комнату. На столе стояли четыре бутылки водки и много пустых. Кроме того, там также была селедка.
— Садитесь, — вяло проговорил милиционер. Его друг совершенно отрубился и что-то мурлыкал под нос. Ивановы, потирая бока, сели за стол, и милиционер налил им водки.
— Выпьем! — сказал милиционер и стал рассказывать о своей горестной жизни, о том, что ему надоели всякие сволочи и пьяницы, а также начальство, и что вообще ему надоело все на свете, и больше всего ему надоел он сам.
В это время в комнату вошел я в розовом фраке на цыпочках и сказал:
— Но-но, мне пить нельзя, заканчивайте это безобразие.