Я, инквизитор. Башни до неба
Шрифт:
– Как же недолговечна человеческая жизнь, – сказал он с таким сожалением, что если бы я не слышал его предыдущих суждений, то подумал бы, что оно связано со смертью рабочего.
– Аминь, – отозвался я.
Он посмотрел на меня с явственной печалью.
– Один удар камнем в голову или железом в грудь, нехватка воды или еды, болезнь... И вот мы уже мертвы, господин Маддердин. Разве Господь не мог слепить нас из более прочного материала?
Это был не тот вопрос, который мог бы задать правоверный христианин, ибо крылись в этом вопросе какие-то сомнения во всемогущей силе Творца, либо, что ещё хуже, Ему приписывались
– Берегитесь, мистер Шуман, – предостерёг я его, – и не пытайтесь угадывать божественные планы, ибо нет дороги, которая быстрее приведёт к ереси.
– Ересь, – буркнул он. – Я простой человек, мастер. Славлю Господа, но это не мешает мне размышлять над несовершенствами человеческой природы.
– Не думайте слишком много, – посоветовал я ему. – Ибо тот, кто видит перед собой слишком много путей, может заблудиться с большей вероятностью, чем человек, идущий простой и ясной дорогой.
Он посмотрел на меня, на этот раз с явным отсутствием благосклонности.
– Ну хорошо, вы мне скажете, наконец, чего на самом деле хотите, если только вы не пришли для того, чтобы поделиться со мной горсткой нравоучений? Вы хотите провести расследование? Обвинить кого-то? Вы, как я понимаю, располагаете соответствующими документами?
– Я получил лицензию, действующую на территории города и его окрестностей, – объяснил я. – А эта лицензия позволяет мне задавать вопросы, какие я захочу и тому, кому захочу. И обязывает всех на эти вопросы отвечать.
– Мне нечего скрывать. Лишь бы мне работать не мешали.
Люди редко обращаются в подобном тоне к инквизиторам, но самоуверенность Шумана истекала как из того факта, что он находился под защитой могущественного ордена, так и из того, что он был знаменитым и признанным архитектором, определённо имеющим протекцию в самых высоких сферах.
– Никогда бы не осмелился, – ответил я.
– Де Вриус, конечно, жалуется, что у него всё идёт не так, как надо, да? Что я насылаю на него порчу или проклятие? – Он засмеялся. – Что он ещё придумал кроме этого?
– А у него всё не так? Есть причины себя жалеть?
– Если он нанимает на место главного инженера пьяницу и шулера, то нечего удивляться тому, что его кто-то зарезал. И если он не может уследить за рабочими, то неудивительно, что происходят несчастные случаи. И если он не нанял новых на место погибших или изувеченных, то неудивительно, что не хватает рабочих рук. А если не хватает рабочих рук, то нет ничего странного в том, что он выбивается из графика.
– То есть обычная некомпетентность...
– Вы сами это сказали.
– Но де Вриус работал на многих стройках и не раз сталкивался с проблемами. И никогда не выдвигал подобных гипотез...
– Гипотез! – Возмутился Шуман. – Это необоснованные обвинения и клевета, а вовсе не гипотезы. А всё потому, что мы в первый раз работаем рядом друг с другом. Этот бедняга знает, что я превосхожу его во всех отношениях, так что он будет использовать все возможные способы, чтобы мне навредить.
– Вы не сталкивались до Христиании?
– Я вам больше скажу! Мы не сталкивались даже здесь. Я в жизни этого несчастного в глаза не видел. И хотя мы находимся в Христиании уже несколько месяцев, но как-то не сложилось. И это, наверное, хорошо, зачем себе нервы трепать...
– Огромное вам спасибо, – сказал я. – И я был бы признателен, если
– Вы и сами знаете, что не присягну. – Он нахмурился. – Хотя мне это кажется маловероятным. Но спрашивайте, ходите, ищите. Чтобы потом не говорили, что Дитриху Шуману было что скрывать. Знайте и сохраните в памяти, инквизитор, что я чист как хрусталь.
Я кивнул, как будто соглашаясь с его словами.
– Тогда постарайтесь не упасть, ибо хрусталю это не идёт на пользу, – посоветовал я ему без улыбки.
Он ответил мне смелым и мрачным взглядом.
– Хватит морочить мне голову, инквизитор, – сказал он. – Я приехал сюда работать, а не развлекаться словесными дуэлями. А мои работодатели не любят, очень не любят дармоедов. Что, впрочем, и я у них перенял...
Не было никаких сомнений в том, что любезный архитектор имел в виду именно меня. Что ж, инквизиторов называли и похуже, чем дармоедами, так что я не собирался оскорбляться. Мы ещё посмотрим, кто честнее заработает на свою краюшечку хлеба и кружечку воды.
Мастер, приставленный ко мне Шуманом, оказался молодым, умным мужчиной, явно увлечённым как своим начальником, так и необъятностью предстоящих работ. Честно говоря, его энтузиазм быстро мне надоел, поскольку я не был в состоянии найти большого архитектурного замысла в этих завалах песка, земли и камней, которые окружали нас повсюду, и в лабиринте траншей, которые, казалось, разрезали строительную площадку на полностью лишённую смысла композицию. Я понимал, что вижу только начало большого строительства, но с меня уже хватало зноя и вездесущей пыли, обсыпающей одежду, лицо и волосы, щекочущей ноздри и забивающей горло. Я был потный, грязный и постоянно кашлял, в то время как мой проводник, казалось, почти танцевал среди песка и камней, а его рот не закрывался, пока он разглагольствовал о великом строительстве и восторгался тем, как ему повезло, что он может участвовать в столь монументальном мероприятии (он только сплёвывал время от времени, чтобы удалить излишки пыли из открытого рта). Поэтому, когда мы добрались до другого конца площадки, я простился с ним с облегчением, и ушёл с убеждением, что Шуман не случайно послал ко мне этого болвана. Я полагал, что он должен был счесть это отличной шуткой.
На следующий день я обратился с той же просьбой, назначить мне опытного проводника, к де Вриусу. Тот, к счастью, выбрал моим спутником человека гораздо более спокойного и более уравновешенного в поведении, чем мастер Шумана. Мужчину звали Карл Григ, у него было лицо, усыпанное печёночными пятнами, и отмеченные старым шрамом губы, изогнутые так, что казалось, что он постоянно улыбается.
Большим его преимуществом было то, что он говорил в основном тогда, когда я его о чём-то спрашивал, и не думал, что лучшим для меня занятием будет наслаждаться обаянием его голоса и восхищаться глубиной мысли. Ну, по крайней мере, так было поначалу, поскольку позже, когда мы перешли к немного более панибратскому общению, он, однако, оказался как человеком, влюблённым в собственный голос и собственные шутки, так и любителем клише, тирад и филиппик. Я терпел это, учитывая тот факт, что он оказался полезным инструментом.