Я - истребитель

Захаров Георгий Нефедович

– Раз я тебя встретил, - делился планами Роман, - значит, все будет в порядке. У меня есть верная примета: каждый раз, когда мы с тобой встречались, мне везло. Это потому, что ты сам везучий.

– Куда же собираешься лететь?
– поинтересовался я.

– Бомбить аэродромы!..

Роман рассказывал о редких кинокадрах, которые его ждут, вспоминал свои былые творческие удачи, а я вроде слушал его и не слушал, размышляя, в общем-то, о том же самом, ради чего приехал к нам мой давний приятель кинооператор, только менее восторженно.

Я был уверен, что для внезапного удара мы упустили время, что готовящийся налет уже не составляет для противника тайны. Тому было несколько причин.

Прежде всего, сроки операции уже дважды переносились из-за ухудшения

погоды. В течение 5, 6, 7 и 8 июня мы вынуждены были вести доразведку. При этом один наш разведчик был сбит, другой - подбит. Поскольку мы продолжали усиленно интересоваться тем, что происходит у немцев на аэродромах, то конечно же держали их в постоянном напряжении, наводя на мысль о готовящемся ударе. По известным нам данным, немцы значительно усилили не только зенитное прикрытие аэродромов, но и - что было важно - радиолокационное. К наиболее крупным аэродромам они стянули установки, которые должны были засечь наши компактные авиагруппы за несколько десятков километров от аэродромов. По сообщениям воздушных разведчиков, противник основательно усилил и воздушные патрули. Теперь немецкие истребители перекрывали не только ближние, но и дальние подходы, следовательно, прорваться большой группе штурмовиков или бомбардировщиков будет сложнее. И, наконец, главное: в предыдущие несколько дней прошли ливневые дожди. Грунтовые площадки, на которых сидели наши полки, раскисли. С некоторых аэродромов взлетать было просто невозможно. Словом, 303-я дивизия не могла участвовать в операции всеми своими силами. А это означало, что блокировка аэродромов будет проведена лишь частично и группы непосредственного сопровождения будут не столь сильны, как в предыдущих операциях. Доложив на совещании в штабе армии свои соображения о неблагоприятной обстановке, я предложил перенести срок нанесения удара. На мой взгляд, нам надо было подождать, пока аэродромы подсохнут. Тогда дивизия сможет участвовать в операции своими основными силами. Но, как я понял, перенести эти сроки еще раз штаб армии уже не мог, поэтому мне было предложено действовать ограниченным составом. Налет "петляковых" и "илов" на брянский аэродром и узел был намечен на 10 июня.{7} .

...Противник наш удар действительно ожидал. Еще на подходах к аэродромам наши самолеты были встречены неприятельскими истребителями. Их было больше, и, когда неизбежный воздушный бой завязался, немцы подняли новые группы истребителей. Эта вторая волна обрушилась на бомбардировщики, штурмовики. Пе-2 и ИЛ-2 все-таки прорвались сквозь заслон, удар был нанесен, но слишком большой ценой. Уже по тому, что происходило в эфире, я понял, в какое положение попали наши группы. Но свой единственный командирский резерв - эскадрилью "Нормандия" - я придерживал. Поднял ее в бой чуть позже - с задачей отсекать истребители противника, которые преследовали возвращавшихся после налета "илов" и "петляковых".

Летчики 18-го гвардейского полка садились без горючего, С израсходованным боезапасом. По первому эмоциональному впечатлению, еще не остыв, они рассказывали, что немцы подняли на перехват тучи "фокке-вульфов", "мессершмиттов" и что началась такая свалка, в которой за штурмовиками и бомбардировщиками невозможно было уследить. Тяжелые Ил-2 уходили от цели на бреющем. Прижимались к земле. Шли над брянскими лесами, болотами, и почти за каждым гнался истребитель или пара. Подбитые штурмовики падали или садились на вынужденную в этом глухом лесном массиве. Десять французских летчиков, подоспевших к заключительной стадии боя, смогли уберечь несколько "петля-ковых" и "ильюшиных", которые, отработав, тянулись врассыпную к линии фронта.

...Разбор операции мы выслушивали стоя и молча - как приговор. Руководитель комиссии, присланной из Москвы, был оглушен потерями. Больше погибло штурмовиков. За эти потери в первую очередь отвечать должен был я как командир дивизии, обеспечивающей сопровождение, и командиры моих полков, непосредственно участвовавшие в операции.

Но ни мне, ни командирам полков поначалу не дали слова для

объяснения сложившейся ситуации. Это и понятно: когда неудача налицо, кого удовлетворят оправдания? Если бы речь шла об итоге воздушных боев, проведенных в тот день, мы могли бы считать себя победителями: бои вели все истребительные группы без исключения, и мы сбили больше, чем потеряли. Но под удар попали штурмовики и бомбардировщики. Таким образом, главная наша задача - обеспечить надежное прикрытие - не была выполнена.

Осознавая вину за те тактические ошибки, которые допустили в воздухе группы прикрытия, я тем не менее не хотел, чтобы на дивизию легла вина за общую неудачу в операции. А дело шло к тому. Лишь когда один из офицеров штаба воздушной армии заметил, что от меня накануне поступала телеграмма, председатель комиссии нахмурился:

– Какая еще телеграмма?..

Нашли и принесли мою телеграмму. Она лежала в ворохе бумаг, донесений, поступивших в штаб армии за истекший день. Пока ее искали, я, конечно, пережил несколько очень неспокойных минут.

Телеграмму зачитали.

Не думал я, что ей придется сыграть роль оправдательного документа. Накануне операции мои сомнения не находили выхода, вот и пришлось таким образом высказать еще раз свою точку зрения.

– "В связи с тем,- читал офицер,- что намеченная операция несколько раз переносилась, были сбиты экипажи, размокли аэродромы, все истребители задействовать нельзя- целесообразно отложить мероприятие, успокоить противника..."

Вина с 303-й дивизии была снята.

Это была, пожалуй, наша самая крупная неудача. Второго такого случая, начиная с лета сорок третьего года , до конца войны, я припомнить не могу,

"В небесах мы летали одних..."

В "Нормандию" в начале июня прибыло новое пополнение: летчики Пуйяд, Леон, де Форж, де Тедеско, Барье, Вермей, Матисс, Бернавон. Для "Нормандии" это пополнение прибыло как нельзя вовремя. Эскадрилья-даже усиленного состава это всего лишь эскадрилья. Потерять эскадрилью в боях несложно. Война есть война - происходит естественная убыль и смена боевого состава, особенно в периоды частых и затяжных боев. Однако терять такую эскадрилью, как "Нормандия", мы не имели права. Нетрудно понять, сколь непросто в тех условиях было пополнить эту единственную на советско-германском фронте французскую часть.

Когда я говорю "терять не имели права", то в первую очередь имею в виду моральную сторону ответственности, которая легла на командование нашей дивизии. Ситуация-то возникла сложная: с одной стороны, французские летчики должны были воевать с тем напряжением и с той самоотдачей, которые требовались от каждого воина, с другой - быть чрезвычайно осмотрительными.

На осмотрительность, надо сказать, наши товарищи по оружию наплевали решительно и сразу. И в середине июня "Нормандия" увеличила список своих побед. Капитан Прециози и лейтенант Альбер сбили "раму". Еще одну "раму" сбила испытанная пара Лефевр - де ля Пуап. После этого через два-три дня Тюлян в паре с Бегеном тоже встретили "раму", но уже под охраной "фокке-вульфов". Командир "Нормандии" вступил в бой с двумя "фоккерами", предоставив "раму" Бегену, и, пока Беген атаковал "раму", Тюлян сбил одного ФВ-190, а подбитая Бегеном "рама" все-таки сумела уйти на бреющем.

Но о том, что в июне сорок третьего года в воздухе все-таки было сравнительно тихо, мы смогли судить уже через месяц - в июле, когда началась битва на Курской дуге.

"Мы стояли в Хатенках,- вспоминал позже Пьер Пуйяд.- 20 машин на пятнадцать летчиков. 10 июля в десять часов вечера началась сильная артиллерийская канонада на нашем фронте. Она длилась ночь, день и еще ночь. Бомбардировщики летали без конца. Небо было освещено ракетами. В нашей избе стены ходили ходуном.

12 июля мы поднялись в воздух, сопровождая 28 бомбардировщиков Пе-2. Все время продолжался сильный артобстрел. Дым и пыль закрыли немецкие траншеи, озаряемые вспышками разрывов. Там творился кромешный ад.