Я – из контрразведки
Шрифт:
– Почему вы так разговариваете? – не выдержал Крупенский. – Вы офицер или извозчик?
– Извините, привык, – развел руками Раабен. – А знаете, Канигиссер зря погиб… Я ведь обеспечивал терракт. Накануне беседовал с мальчиком. Ему всего двадцать лет было. Он стихи писал: «Балтийское море дымилось и словно рвалось на закат, балтийское солнце садилось за синий и дальний Кронштадт». Погиб Урицкий – невелика потеря для России, а тут, может быть, новый Лермонтов погиб… Ну, я пошел. Вернусь – постучу два раза, вот так… Не перепутайте. Документы у вас в порядке?
– Подлинные, – коротко сказал Крупенский. – Я был знаком с вашим братом Алексеем. Ведь ваш брат служил в Академии генерального штаба?
– Господи, – прослезился Раабен, – хоть один
– Се ля ви, – вздохнул Крупенский. – Я думаю, мы подружимся. Ступайте.
…Раабен принес билеты через час. У него на Николаевском была знакомая кассирша. До вокзала добрались на трамвае. Улицы были полупусты, и после парижского многолюдья с нарядными женщинами и затянутыми в элегантные сюртуки мужчинами Крупенскому Петроград не понравился. Последний раз он был здесь в канун войны, в июле 1914 года. В Петроград приехал Пуанкаре, ему назначили почетный эскорт – сотню уральских казаков, его встречали восторженные толпы, и экзальтированные дамы бросали под колеса его экипажа букеты цветов. Потом – прием в Зимнем, на который пригласили и дворян, депутатов дворянской Думы. Это было ошибкой. Вышел грандиозный скандал. Большинство депутатов, эпатируя режим и его главу Николая II, явились во дворец в домашних тапочках и спортивных костюмах для езды на велосипедах. Когда проходили через Гербовый зал, в котором стояли придворные дамы в старинных русских костюмах, кто-то громко спросил: «Господа, мы, случайно, не в зоопарке?» Вызвали дворцовую полицию и выволокли разбушевавшихся дворян вон. Все это кануло в Лету – скандалы, сплетни и дворяне. Через весь фасад Николаевского вокзала тянулся огромный черно-красный плакат: «Очередь за Врангелем!» Бешено мчащийся конноармеец нанизывал на пику всех врагов советской власти: от Николая II до Пилсудского. Крупенского вдруг захлестнула тоска. Нет, он совсем не жалел этих смешных карикатурных человечков, которые корчились на пике, истекая черной кровью. Он не жалел о прошлом вообще, об этих навсегда ушедших бомондах, рюмочных с неграми за стойкой, публичных домах высокого класса с изощренными проститутками в строгих английских костюмах с жемчужными серьгами в ушах. Он ни о ком и ни о чем не жалел. И все же… Увидит ли он когда-нибудь еще этот прямой, как удар хлыста, проспект и золотеющий шпиль Адмиралтейства с кораблем на вершине, эту церковь о пяти куполах на углу площади и Знаменской улицы, этот странный памятник императору Александру III, на котором неряшливым почерком какого-то неведомого остроумца из «товарищей» было начертано белыми огромными буквами: «Стоит комод, на комоде – бегемот, на бегемоте – идиот». Надпись была совершенно безграмотная, и это обстоятельство почему-то особенно огорчило Крупенского. И вообще вернется ли он сюда? Что-то подсказывало ему: все, что он видит теперь, он видит в последний раз… От размышлений его отвлек Раабен. Ткнул пальцем в сторону плаката и сказал сквозь зубы:
– Завихряются «товарищи». Замечаете? Всё у них просто, всё за раз-два.
– Идемте в вагон, – сухо отозвался Крупенский.
Он не был согласен со своим попутчиком. Чутьем опытного полицейского, привыкшего профессионально, по едва ощутимым нюансам улавливать настроение толпы, он с ужасом понял, что это «раз-два» во многом, вероятно, опирается на самый искренний, самый восторженный и поэтому самый действенный порыв всего народа.
– Дай бог, чтобы я ошибся, – сказал он вслух и, натолкнувшись на изумленный взгляд Раабена, добавил: – Я подумал, что вы, мой друг, не запаслись «жратвой». Кажется, это теперь так именуется?
– Вы ошиблись, – торжествующе произнес Раабен и покачал перед носом Крупенского полотняным узелком. – Это мне презентовала любимая женщина, она знает, что я гурман. Так что предвкушайте. Правда, она всего лишь кассирша, но нам, изнеженным дворянам, нужно иногда переходить на здоровую пищу низов.
Вошли в купе. На верхних полках устраивались
– А еще говорят, в одну телегу впрячь не можно, – заметил Крупенский.
– Это смотря кого, – поддержал Раабен, – и в какую телегу.
Младший командир со значком комроты на длинной кавалерийской шинели внимательно посмотрел на Крупенского.
– А вы какое оканчивали? Константиновское?
– Нет-нет, – улыбнулся Крупенский. – Я – художник, всего лишь художник, вполне частное лицо, обыватель, не более того. Вот мой товарищ… Представьтесь, мой друг. Вы ведь бывший офицер.
Это было настолько неожиданно, что Раабен ошалел и заморгал и сипло, не своим голосом промямлил:
– Э-э-э… шутить изволите? Мы… э-э-э… из простых.
– У моего товарища всегда была склонность к лицедейству, – упрямо улыбнулся Крупенский. – Ротмистр вы, – повернулся он к Раабену, – лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества полка, не правда ли?
Наверно, это было озорство, рискованное и дурацкое. Но как и всегда в подобных случаях, а они бывали в его полицейском прошлом, и бывали не раз, он захотел проверить и себя, и своего подчиненного и сыграл для этой проверки почти ва-банк. Оба краскома смотрели недоверчиво, словно сами боялись напороться на провокацию или на что-нибудь похуже.
– Господа, господа, – продолжал Крупенский, – мы с вами можем находиться по разную сторону баррикад, но это по случаю. Не так ли? А по рождению, воспитанию, убеждениям – мы вместе, мы всегда вместе. Я уверен. Мы ведь русские дворяне.
Он рассуждал просто: если эти двое с потрохами продались красным, он посмотрит на поведение Раабена и, если что, пристрелит всех троих и прыгнет с поезда – чего уж проще. Если же они надели красную шкуру вынужденно, от безысходности и отчаяния, тогда другое дело. Он установит с ними контакт, он склонит их на свою сторону, и вот, глядишь, образовались два новых агента у его превосходительства барона Врангеля. Разве не эта задача – создание плотной агентурной сети в войсках Южного фронта легла на его плечи с того самого момента, как он принял предложение Струве?
Старший красном – плечистый, с выпуклой грудью, обтянутой шерстяной офицерской гимнастеркой, с кривыми ногами профессионального кавалериста, смерил Крупенского презрительным взглядом:
– Вам ли, шпаку-интеллигенту, об этом рассуждать? Императорская Россия рухнула по вашей вине, чего же вы теперь хотите от нас?
– Я? Помилуй бог, ничего! – искренне удивился Крупенский. – Мы просто разговариваем. С кем имею честь?
– Васильев, Юрий Константинович, – представился краском.
– Заболоцкий, – сухо кивнул второй. – Будем пить водку?
– Моя фамилия Русаков, – сказал Крупенский. – Рекомендуйтесь, Женя, – посмотрел он на Раабена.
– М-м-м… Меня зовут Евгений Климентьевич, – сказал Раабен.
– Право, – усмехнулся Васильев, – вы, очевидно, конспирируете. Секретная миссия? Я угадал? Куда, к кому? – он явно насмехался.
Раабен вытаращил глаза, с отчаянием посмотрел на Крупенского. А тот, как ни в чем не бывало, разлил водку по стаканам и сказал:
– А вы угадали, миссия у нас секретная. Мы идем через территорию красных к барону Врангелю, и я прошу оказать нам в этом всемерное содействие…
Раабен молча хватал воздух ртом. Казалось, он сейчас упадет в обморок.
– А нервы у Жени слабые, – вздохнул Заболоцкий. – За что выпьем?
– За успех, – сказал Крупенский.
Осушили стаканы, со стуком поставили на стол и молча уставились друг на друга.
– Какого же содействия вы ожидаете? – вдруг спросил Васильев.
– Я вам дам несколько адресов. Когда вы вступите в должность и у вас появится информация, вы сообщите ее тем лицам, которых я вам укажу.
– Почему мы вам должны верить? – спросил Васильев. – А если вы – чекист?