Я из огненной деревни…
Шрифт:
Приходит очередной эшелон с «переселенцами» с Балкан или с Востока, людей выгружают, грабят их вещи в казну рейха, самих гонят колоннами в лагерь и, построив, выбирают, разводят: кого сразу в крематорий, в огонь, а кому еще, пока голод не съел их мускулы, работать на пользу фашистской Германии.
«Селекция» — так это называлось в освенцимах и майданеках.
Цели, которые фашизм осуществлял на фабриках смерти, в концлагерях, реализовались также и в белорусских деревнях. И тут — с одной стороны, массовое уничтожение «ненужного» населения, а с другой — охота на рабов, ловля людей для работы в Германии.
«Селекция», отбор: кого убить сразу, сжечь
Стефа Петровна Коваленя. Осово Солигорского района Минской области.
«…Война была, мои милые. Мужчины спасалися, а мы бабы, думали, что мы будем жить, что это мужчинам надо спасаться. Я вижу, что очень едут подводы. Говорю:
— Ты утекай, а я буду с детками.
А он и сбежал, спрятался. Дальше едут, приехали, окружили, оцепили — уже нам некуда. Забрали нас. У меня шестеро детей было. Больная лежу. Меня пришли и выгоняют. А у меня дитятко грудное было, маленькое. И все детки дробненькие. Один теперь живет, а те погорели. Забрали нас, повели в гумно.
Зашла я туда, а хозяин там — поймали, завернули где-то…
Отсюда нас погнали в Забродье. Забродских попалили раньше, мы не видели. Загнали нас в сарай. Взяли они этих людей и ставят. Которые с детками — тех в одну сторону, а этих, которые свободные, здоровейшие — тех в другую. Дак тех погнали, а нас — там гуменце было такое — нас туда. А те, которые здоровейшие были, говорят:
— Зачем нам дожидаться, чтоб нас побили, уничтожали, давайте двери сломаем. Дак кого убьют, а кто утекет.
А они, должно быть, услыхали, какой-то переводчик там был. Они сейчас двери открыли:
— Кто желающий на работу?
Ну, эти вышли. А я куда с детками пойду, детки у меня дробненькие. Сама негожая была.
Переночевали мы там с детками. И они чуть свет давай нас разводить. Человек по десять. Берут и ведут. А куды — мы не знаем. И видим, повели в ту сторону и там загорелось. А они идут по нас. Они заведут, да побьют, да поджигают. Ну, и меня с детками завели. Моего брата женку с детками. Моего батьку… Тоже этак… (Долго плачет.)Пулемет у каждого… Идут и стреляют… Мы так попадали, лежим, лежим… Я будто в яму какую залезла — не слышно. Нас они сразу не подпаливали. Меня в ногу ранило, а я ничего не чувствовала. Меня будто кто подымал, подымал вверх… Нема никого. Я подняла голову. Ой, в хате они еще! Я обратно так упала. Потом ходят и один одному:
— Ну что, всех побили? — А другой говорит:
— Алес, всех.
Лежала я, а они походили, походили, ушли. Они ушли, я встала, нашла братову женку, так за голову — подергала, подергала: „Авдотья! Авдотья!“ — она не отзывается. Поглядела, что они все неживые лежат. Что мне делать? Страшно сидеть, гореть живой. А из меня кровь течет. Думаю, все равно ж меня поймают. А еще снег был. Дотащилась туда, за хату. Вышла туда — за корчики, поползла на четвереньках. Кровь… Думаю, все равно ж меня поймают. А деревню подпалили, это Забродье. А потом прибилась на болото немного, там со мной девочка была. Ее мать и всех детей убили, а она осталась. Горохова Ивана дочка. Мы с нею — в стог, немного выдергали, да посадились, а ноги мои замерзли, в ботиночках сидела в той воде. Утром сидим мы, я ж никуда
— Пойдем. А я говорю:
— Дитятко, иди куда хочешь. Мне нельзя. Я, говорю, погибну тута.
Вижу, перед нами стог загорелся. Вижу, а они едут мимо нас. Обоз. Девочка:
— Ой, утекаемте! А я говорю:
— Не, поздно.
Мы, как те гуси, пообщипались и сидим в стогу, как на том свете…»
«Забродских попалили раньше, мы не видели», — говорит Стефа Коваленя. И там тоже была «селекция». Кто молодой, здоровый, тех погнали с собой. А остальных…
Ганна Ивановна Берниковичвидела, что и как было в Забродье.
Это та самая «девочка Анюта», с которой вместе спасалась Стефа Коваленя.
«…Тогда я еще в четвертый класс ходила. Привели „ас в сарай и поставили на колени. На колени постановились. Потом:
— Ложитесь!
Полегли ничком.
Да у меня два брата было, один у матери иа руках был, а другой, старшенький, дак я около себя посадила.“ И две сестры у меня было тоже, так они около матери сидели. Дак я там как лежала — слышно, что стреляли и все… И вышли… Ну, я забрызганная лежала. Так я чувствую, из матери налилось крови на меня. Голова моя вся мокрая была. Потом этот от меня братика все отталкивал. (Плачет.)Дак я за руку его подтащила… Я лежала, пока принесли солому. Лежу и думаю: „Во, это ж поубивали, и убитые все знают“. Лежу и сама себе так думаю… В общем, убитый человек, а знает… Слышу — солома зашелестела. Лежу и подергиваюсь — ничего не болит. Думаю, это ж ничего и не болит. Убитый человек, и все знает. Потом они подожгли. Я лежала, пока мне руку не припекло. Одежда стала гореть на плечах. Руку как припекло, я подхватилась и выбежала во двор.
Открыла глаза, поглядела — горит все кругом. Побегала, побегала, думаю, куда бежать, что делать. Немцы ж еще тут — убьют. Я в истопку. Гляжу немец. Подошел, набрал какого-то сена. А мне видно в щелочку. Кинул под стреху. Стреха загорелась. Только я во двор выскочила — шухнула стреха, упала. Все! Я побежала в лес.
Там я обгасилась вся: в снег легла — еще снег был. Потом я поднялась, вижу: какой-то человек идет ко мне.
Подошел ко мне, спросил, что, как. Я рассказала.
— Ты, говорит, посиди, девочка, тут, а я приду вечером, тебя заберу.
Где ж я буду тут сидеть? Ночь уже обнимает. Не, думаю я, пойду. Я знаю свое сено там, на болоте — и в стог. Пошла. Пошла я, там поплакала. (Плачет.)Сижу и плачу. После из Осова — женщина. Подошла и говорит:
— Я думала, тут много людей.
Ее ранило в ногу. Переночевали мы с ней в стогу. Есть же хочется, голодные. Я говорю:
— Пошли, у нас сало закопанное есть.
Раскопали сало, смотрим: немцы в том селе, в Красном Озере. Пошли мы в другой стог, в чужой. Рано проснулись. Та женщина говорит мне:
— Ты, говорит, спишь? Не спи, посмотри: впереди стога горят.
Встала я — правда, горят. Кругом по болоту горят…»
О таком же — Мария Семеновна Журавская. Жилин Брод Слуцкого района Минской области:
«…Я живу в этом конце, а мама живет в том конце. И тогда я с ребенком пошла к маме. Може, мы пряли хам, може, что другое — я уже и забыла. Сидим и слышим — стреляют… А нам и не в голове, что там стреляют. А потом говорю я:
— Пойду я додому…